Зимние каникулы

– Тоже трудно сказать. Возможно, отдаленные последствия фронтового ранения и контузии. Всю войну прошла, два тяжелых ранения и несколько легких. Биография – книжку можно написать!.. – Он уважительно глядит женщине вслед.

– Биографию не пишут, а она вот тут в коридоре один на один со своим несчастьем. Неужели никаких средств нет?!

– Как – нет? Есть, конечно. Многих ставим на ноги, живут потом полноценно. И все же часто медицина оказывается бессильной перед этим недугом.

– Вот бы научиться его лечить!.. – Майя думает и об этой женщине, и о Тамаре Георгиевне, и обо всех других, кого повидала в отделении. – Своей жизни не жалко было бы, правда?

Доктора ее энтузиазм откровенно умиляет: до чего трогательная, наивная девочка! Майя обижается:

– Наверно, неправду пишут, я читала где-то, что врачи не могут привыкнуть к смерти своих больных?

Ставит доктора в затруднение: как ответить, чтобы честно и в то же время ее не разочаровать? Майя отвечает за него:

– Неправду. Не может врач каждую смерть больного переживать, как если бы это свой, родной человек. Я так считаю: делают все возможное,, чтобы спасти, отстоять, а если не удалось, то что поделаешь? Принимают как должное и идут пить чай. Это я про хороших врачей говорю, – уточняет она.

Доктор пытается отшутиться:

– А вы хотите, чтобы врачи умерли голодной смертью?

– Нет, все правильно. Я только против всяких выдумок: переживают, ночи не спят. Очень даже спят. Успокаивают себя тем, что все равно смертность стопроцентная, как один писатель, врач, кстати, в своей книжке написал.

– С ним вы, надеюсь, не спорите? Майя насмешкой пренебрегла.

– Я знаете к чему клоню? Что если бы каждый больной был для врача все равно как родной человек, так же как родного боялся потерять, то было бы лучше. Хотя понимаю, что невозможно.

– Было бы хуже, – не согласился с ней Аркадий Валерьянович. Теперь он смотрел на нее одобрительно и слушал серьезно. – Врачи недаром уклоняются от того, чтобы лечить близких. Боимся навредить, причинить боль, осторожничаем, порой, наоборот, излишне стараемся, глядишь – упустил, перестарался. Врачу требуется трезвая объективность и поменьше эмоций.

– Наверно, так, вам лучше знать.

Он молчал, близко смотрел на нее мягкими, чуть косящими глазами.

– Зачем вы поступили в технический вуз? Вот тебе раз!

– А куда? – растерялась Майя.

– Вам надо медиком быть.

– Ой, не смешите! – развеселилась она. – С чего вы взяли?

– Знаю, что говорю.

– Я крови боюсь. – И чтобы показать, как боится, округлила глаза. – У-у!.. Когда вижу – отворачиваюсь. Если просто палец проколют, чтобы на анализ взять. – И весело рассмеялась.

Он тоже засмеялся и, еще смеясь, повторил:

– А медик бы из вас получился отменный.

– Так я же говорю...

– К крови привыкли бы, – заверил он. – Раз не боитесь чужие судна выносить, так и остальное было бы не страшно, – и опять стал серьезный.

– Разве можно сравнивать? И вообще я никогда об этом не думала. А знаете, о чем думала? Одна мысль мне в голову пришла.

– Какая же?

– Что у врачей не должно быть на сердце защитных мозолей. У рабочего на ладонях – должны, для дела полезно, а у врачей – нет, – и смутилась, очень уж красиво прозвучало.

Аркадий Валерьянович отнесся, однако, с пониманием.

– Хорошо вы сказали. – И добавил с грустной усмешкой: – Только число инфарктников среди врачей подскочило бы... А сказали все равно хорошо.

От похвалы Майя смутилась еще сильней. Свернула разговор:

– Зайдите к нам. Посмотрите Тамару Георгиевну.

– Непременно, – пообещал он. – Сначала в девятую, потом позвоню в аптеку насчет лекарства и приду. – Он дружески сжал Майину руку пониже плеча. – Послушайте меня, правда: бросайте технику, поступайте в медицинский!

– Легко сказать – поступайте, – полыценно сказала она. – Иные туда по три года подряд поступают, поступить не могут.

– А вы поступите. Хотите, я помогу вам подготовиться? – Он прямо-таки загорелся сделать из Майи врача.

– Спасибо, – шутливо поклонилась Майя.

Словно решилось неразрешимое: забирает документы из своего института...

А их и забирать ниоткуда не надо. Лежат дома, припрятанные Викой подальше от родительских глаз.

Мать опоздала минут на пятнадцать, Майя забеспокоилась, как бы опять не прозевала Анну Давыдовну. Есть у врачихи такое свойство: вот она здесь, глядишь, уже нету.

Майя вышла встречать на площадку. Идет. Ковыляет на отекших ногах. Третий этаж без лифта. Каждый этаж – два современных. Из-под волос на лоб стекают капельки пота.

– Как назло, двадцать минут прождала троллейбуса, – первые ее слова. – Здесь она?

– Пока здесь.

Отпросилась с работы. Торопилась. Ждала на морозе троллейбуса. Пыхтя, влезла на высокую ступеньку. И все ради того, чтобы Майя лишнего дня не провела в больнице.

Когда долго живешь среди чужих людей, пусть и привык к ним и даже привязался, все равно начинаешь больше любить мать. И других близких родственников. Какие они ни есть. Потом опять вечно будут торчать перед глазами – и превратятся снова в неизбежность (а не в необходимость). Но это будет потом. Сейчас Майя участливо укоряет мать:

– Зачем так бежала? Разве можно тебе?