Зимний дождь

В хату свою она приходила только к вечеру и, наскоро похлебав жидких щей, опять торопилась во двор, убирать корову, бежала за водой, носила в хату для утренней топки кизяки. А появился Мишка, впору в петлю лезть. Непосильная работа измотала ее, и нередко, сунув в беззубый Мишкин рот исхудалую грудь, Марья тут же засыпала, была ли на огороде, на ферме или дома. Но через минуту, очнувшись, принималась опять за какое-нибудь дело. Так изо дня в день, из ночи в ночь до того августовского полдня, ставшего самым страшным часом в ее жизни. В то утро, взяв с собой детей, она пошла в лес за грибами. Хотела было Горку заставить посидеть с малышом дома, да куда там, разревелся хуже маленького — пришлось всем тащиться. Напротив Грачева леса перешли вброд мелкое закамышевшее озерушко и сразу же у дороги увидели грибы. В какие-то полчаса большая оцинкованная цибарка наполнилась под самую дужку, а рыжики, маслята все попадались, выпирали из-под летошных сухих листьев. Можно было бы еще набрать грибов, но начинало парить, натягивали тучи, и Марья, боясь, что настигнет дождь, заспешила домой. Почти у самой станицы дождь их все-таки накрыл. Он хлынул по-летнему спорый, толщиною в вожжу, и дорогу, только что сухо серевшую, мгновенно залили мутные потоки. Прижимая Мишку к груди, кутая его в фартук, Марья бросилась к стоящей на краю станицы конюшне. Мокрые, озябшие, они пробыли там не меньше часа. Дождь лил и лил, и казалось, что ему не будет конца. Ослепительно ярко сверкнула молния, трескучий тяжелый гром оглушил станицу. Марья дернулась от дверей, машинально прижала к себе детей, подумала о том, догадался ли Федор закрыть печную вьюшку.

Дождь перестал так же неожиданно, как и начался, и они почти бегом направились в станицу. Горка, перекладывая из руки в руку тяжелое ведро, терял грибы, отставал. На улицах было безлюдно, пусто, мимо домов по канавам неслись пенные дождевые потоки. Еще издали из-за домов Марья увидела на своей улице красное зарево и обомлела.

— Горка, бросай ведро, наша улица горит! — крикнула она плетущемуся сзади сыну и через чужие дворы, через перелазы, напрямик кинулась к своей хате.

— Люди! Спасите! Помогите! Люди-и! — кричала она, уже ясно видя, что горит в их дворе.

Там бегали старики с баграми в руках, суетились с ведрами женщины. Марья, обезумев, застыла у плетня, прижав к себе Мишку.

Еще раз высоко взметнулось багровое пламя, и крыша со скрежетом рухнула, оказав кирпичный закопченный боровок.

— Папаня-я, папаня-я? — истошно, с захлебывающимися рыданиями закричал подбежавший Горка и, мотая головой, кинулся прямо в огонь.

Его перехватил кто-то, сунул в руки появившейся тут Аграфене Кузьминичне. К ним тотчас же рванулась Марья, разрыдалась:

— Мама, уведи отсюда Горку, уведи!

…Несколько ночей напролет, вот так же, как теперь, Марья не спала. Прислушивалась, выходила за ворота, она еще надеялась, еще ждала. А потом и ждать перестала. Выбросила из сердца. Жила только детьми. В них вся жизнь ее. Горка-то частенько наведывается, а Миша — нет. Письма, деньги шлет, а сам не приезжает. К себе все зовет. Марья понимает, дел у молодых, конечно, много… Но только уж если б захотел, разве не нашел бы время? Нет, тут другая причина. Материнское сердце не обманешь. Стыдится Мишка сюда показываться. Как ни прятался Федор, как ни темен чердак, все-таки кто-то в станице заприметил его. В войну промолчали. А после пополз про это слушок. Мишка еще маленьким был, прибегает однажды весь в слезах: «Маманя, чего меня мальчишки подъюбочным дразнят?» Успокоила Марья сына, как могла, а ночью приснился ей страшный непутевый сон. Будто идет она по улице и под юбкой Федора прячет. Люди глядят на Марью и головами качают осуждающе. А соседка, Ильинична, зло кричит ей: «Чего Федора-то хоронишь? Пущай вылазит. Детям срам-то какой!»

Потом пришло другое известие, вроде бы где-то на вокзале опознали Федора. Мишка тогда уже подрос, дошло и до него, опять стал допытываться — пришлось все рассказать. Только сама не верила, что сейчас жив Федор. Что же он, зверь, что ли: столько лет где-то скрываться? Неужели кровинки родные не позвали бы его сюда? Считала, погиб где-нибудь. А вон оно как вышло.

Федор проснулся рано, стыдливо подвинул к себе стул и, загородясь им, стал одеваться, потом закурил, вышел во двор. Вернувшись, неловко стал у порога, тихо спросил у Марьи:

— Где у тебя топор? Хотел ворота немного починить.

— Я новые плотникам заказала, — тотчас же отозвалась Марья.

Федор понимающе кашлянул, прошел в передний угол, сел на край лавки.

— Стало быть, припоздал я? — с горькой усмешкой спросил он после некоторого молчания.

— Выходит, что так.

— Ну что ж. Пойду в хутор к сестре. Там, видно, и остановлюсь.

Он еще потоптался, походил по хате, прощаясь, попросил:

— А сынам сообщи все-таки, что я живой. Хотя… — он не договорил, махнул рукой и прикрыл за собой дверь. Марья не встала даже проводить его.