Зимний дождь

— Ну и слава богу. Лишь бы уж между собой ладили, — проговорила она, отвечая каким-то своим, тревожащим ее мыслям.

IV

После обеда я засел за сценарий вечера ко Дню Советской Армии. Взял лист ватмана, попробовал представить: здесь установим деревья, тут соорудим землянку, разожжем костер. Придут обливские фронтовики со всеми боевыми наградами. И те, кто не вернулся, должны присутствовать на этом вечере. Их портреты вывесим на стене. Пусть глаза в глаза смотрят друг другу парни сороковых и шестидесятых годов. Все, кто воевал, сядут у солдатского костра. Это и будет президиум. И никаких докладов — солдаты сами расскажут, как было…

Рядом с фронтовиками сядут молодые, и пусть они смотрят, и слушают, и понимают, какие они, наши отцы, что выдюжили такую войну, зарубцевали такие раны. И все это для нас. Чтобы жили мы светло и строго, чтоб помыслы наши были высокими, чтоб честными мы были и в работе, и в песнях, и в любви.

Я сидел в клубе над листом ватмана, думал о вечере воинов. Дверь распахнулась, и запыхавшаяся, раскрасневшаяся Даша затараторила, как она сбилась с ног, разыскивая меня: я экстренно должен идти в сельсовет.

Обливское начальство встретило меня без улыбок. Авдей Авдеевич сидел на низком, кованном железом сундуке и глядел в окно. На мое приветствие он только дрогнул голым затылком и продолжал смотреть на гнутый крест церкви. Дмитрий Павлович, напротив, внимательно оглядел меня, предварительно протерев пенсне платочком. «Ага, голубарь, вот мы тебя и застукали», — читалась мысль в этой немой сцене.

— Вы садитесь, садитесь, — предложил мне Комаров. Я сел.

— Так вот, — Дмитрий Павлович набрал в легкие воздуха, — мы решили поговорить с вами как коммунисты с коммунистом. У нас, конечно, стаж побольше, у Авдей Авдеевича еще довоенный, у меня… — Тут он замялся на секунду, но быстро нашелся: — Но не в этом дело. Жизненный опыт, наше положение обязывают сделать вам несколько замечаний… Да, нелицеприятных, но нужных.

Комаров прошелся по комнате, заложив руки за спину, и, сев на место, спросил:

— Кто вас просил и какое вы имеете право высказывать свои суждения о руководящих работниках станицы?

Стул подо мной хрястнул, и Дмитрий Павлович, нахмурясь, внес ясность:

— Нам стало известно, что вчера в общественном месте вы в присутствии колхозников очень нелестно отзывались о Наталье Васильевне.

— Где же были эти посторонние? — уточнил я.

— Там же, где вы вели эти разговоры! — не понял или не захотел понять намека Комаров.

— Мелочь это все, — не отрывая взгляда от окна, буркнул Авдей Авдеевич. — Тут другое серьезно…

— Нет, постойте, — запротестовал Комаров, — я понимаю, Авдею Авдеевичу неловко говорить об этом. Но в данном случае речь идет не о жене председателя Совета, а о работнике идеологического фронта, о старейшем библиотекаре района, а может, и области. И компрометировать честных, преданных делу работников мы никому не позволим. Вы слушаете меня?

— Да, я слушаю.

— Не эта беда главная, — прокашлявшись, вступил Авдей Авдеевич. — Ты, Геннадий, не то пропагандируешь, призываешь доярок бросать ферму и ехать куда-то. Мы, конечно, журналистами не были, но чтобы на такое нацеливать людей…

— И потом, чтобы давать оценки чужой работе, — вернулся Комаров к прежней теме, — надо иметь моральное право. Что вы сами-то тут сделали? Попа староверского петь со сцены заставили? Срам один! Ну ладно, это ваше дело. Но вы сеете панику среди людей, говорите, что в стране мало хлеба. Кому это нужно знать? Врагам нашим!

Эге, куда звезданул претендент в ученые Комаров!

— Сватовство какое-то там устроил, — проворчал Авдей Авдеевич и опять отвернулся к окну.

— У вас ведь были уже неприятности на этой почве, — поддержал его Комаров. — Вы мне сами говорили…

— Да, были…

— Вы любите Обливскую, это ваша родина…

— Да, я люблю Обливскую…

— Что вы попугайничаете? — взорвался Комаров. — Мы что здесь — мальчики, играться собрались? Любите на здоровье эту… свою станицу, но не морочьте людям голову: музыкальная школа, народный театр… Может, еще большой симфонический оркестр?

— Верно, о симфоническом я как-то не вспомнил…

— Ты это, Геннадий, брось! — повысил голос и Авдей Авдеевич. — Учесть тебе надо…

— Обязательно учту.

— Ну вот и хорошо, — обрадовался он. — Знаешь ведь — деревня, каждое слово на лету ловят, — уже миролюбиво, почти по-дружески закончил он. Но Комаров посчитал разговор незавершенным и опять начал:

— Мы как коммунисты…

— Вы не коммунист, — закричал я, теряя самообладание, — вы демагог и сплетник! Так по-партийному не разговаривают.

Наверно, я произнес эти слова слишком громко, потому что люди на плацу стали с любопытством оглядываться на окна сельсовета.

— Я попрошу выбирать выражения! — со зловещим придыхом предупредил Комаров и отвернулся.

Меня била дрожь, и, чтобы скрыть ее, я положил руки между колен, сдавил их. Наступило молчание. Прошла минута, три, пять. Ходики стучали так громко, что от них ломило в голове.

— Если желаете, я расскажу вам все как было, — успокаиваясь, обратился я к Авдей Авдеевичу.