Зимний дождь

— А мы как раз вас, Геннадий Петрович, вспоминали, — призналась Нюська. — В тот раз, как только ушли вы, прикатил к нам Комаров. Ласковый такой, видать, подействовала на него наша взбучка. Обещал концентраты… Ой, да я же не про то хотела, — махнула она рукой. — Спрашивал он, чего, мол, заведующий клубом рассказывал вам. Ну я ему и бухнула: поскольку, говорю, семь литров на таких кормах надоить невозможно, выхожу замуж за Донецкова, за вас, значит, и мотаем в тайгу к геологам. А он поверил! «Что, спрашивает, он уже предлагал вам руку?» Ну да, говорю, сватался… Сказала ему про геологов-то, да и сама не рада, он как прицепился: а еще чего говорил завклубом, а еще, а еще… Ушибленный он какой-то! — подвела итог Варламова.

— Был нынче кто в клубе, Геннадий Петрович? — спросила Нина Рябинина.

— Кое-кто был. Завтра репетиция, не забывайте, девчата.

— Не-е, помним, — пообещала Нина. И предложила: — Вы, Геннадий Петрович, приходите к Олимпиаде, там у нас весело…

Сказано это было просто, без всякого намека или укора, что вот-де, ты, заведующий клубом, а сам слоняешься по улицам, скучаешь. Нет, для них клуб остается клубом, где можно потанцевать, посмотреть кино, даже спеть на сцене, а хата Олимпиады совсем другое, несравненно, более привлекательное.

— А сейчас все уже ушли от нее? — спросил я, подумав, что в самом деле следует как-нибудь зайти посидеть вечером, послушать, посмотреть.

— Вряд. Это нам, дояркам, рано вставать. А там еще остались, — пожалела Нюська.

Я шел к дому Олимпиады и невесело усмехался своим мыслям: «Отличный заголовок — «Завклубом спешит на посиделки».

Стороной прошумела еще стайка девчат, и я увидел, что к воротам Олимпиадиного дома протоптаны стежки, примят снег. За калиткой заметил одинокую фигуру. Олимпиада стояла, облокотясь на плетень, глядела вслед затихающим голосам. Она даже вздрогнула, когда я остановился рядом.

— Добрый вечер, Олимпиада Кузьминична…

— А-а, Геннадий Петрович. Здравствуй. Заплутался, что ль? Как на нашей улице-то оказался? — спросила она, мельком взглянув на меня.

— Гуляю вот, дышу. Ночь чудесная…

— Да-а, хороша ночь, — согласилась Олимпиада и опять поглядела в сторону скрывшихся из виду девчат.

— Разошлись, что ль, ваши гости? — как можно безразличнее спросил я.

Олимпиада ответила, не повернув головы:

— Ушли. Узнать, что ли, про кого хотел? — И сама же решила: — Да вроде некем тебе тут интересоваться.

— А вот чем — есть, — начал я напрямую. — Как это вам удается молодежь возле себя держать?

— Я присуху знаю, из прикорной травы ее делаю, — она тряхнула короной кос, бугрящей белый пуховый платок. — Вот и льнут ко мне люди.

— Поделитесь со мной зельем. Не оставляйте без хлеба, — попросил я.

— Нет, нельзя. У каждой ворожеи свои снадобья, — чуть приметно улыбнулась Олимпиада. — Может, у тебя они не будут действовать.

— А если серьезно, в чем все-таки мед ваших посиделок?

— В этом деле, как в любви, — легко объяснила она, — станешь звать, не дозовешься, будешь гнать — не выгонишь. Как-та позавидовала моим сборищам Катя-коза и решила переманить к себе девчат: приходите, мол, семечек нажарила. Ну они зашли, семечки со сковородки сгребли да в мою халупу, — закончила Олимпиада не без гордости.

— По-вашему выходит, не знаешь, за что любишь. Нахлынет и все?

— Не-ет, с этим я не согласная. Как же это не знать? — покачала головой Олимпиада.

— Так почему ж тогда не идет молодежь в клуб? То гармошка там сиплая, то пластинки старые… А у вас одна балалайка, да и то вы ее, по-моему, уже не берете в руки, — продолжал выпытывать я.

— Это правда, — подтвердила она, — висит балалайка, — и вздохнула: — Сорок лет скоро, Гена.

Олимпиада помолчала, вытаптывая каблуком ямку в отмякшем снегу, и призналась:

— Устаю я от этих посиделок. Иной раз решусь отвадить девчат, а потом гляну на них и как-то жалко станет. Куда ж им еще деться?

— А что же вы на посиделках-то делаете? — в голосе моем проскользнула насмешка.

— Да то же, что и в клубе, — с вызовом бросила Олимпиада, но тут же потушила обиду и объяснила: — Песни поем, про войну им рассказываю, как девчонкой окопы рыла, вспоминаю, книжки иногда читаем вслух, про любовь говорим. Все то же, да по-иному чуть-чуть, — она помолчала, как бы раздумывая, стоит ли открывать свой секрет, и предложила: — Хочешь, расскажу тебе один случай. Поймешь, о чем он, — хорошо, не поймешь — значит не дано тебе. Так вот, — Олимпиада придавила ладонью калитку, чтобы ветер не хлопал ею, и спросила: — Ты нашего Ваську помнишь? — И тут же спохватилась: — Ну а то не помнишь, что ли. Надьку-то Мартынову все с ним делили… Стало быть, прошлым летом гостил он у меня всей семьей, с женой, с сынишкой. В воскресенье как-то пошли за земляникой, в Панский лес, Василий и возьми с собой маленький такой приемник…

— Транзистор, — напомнил я.