Зимний гастрольный тур

— Дельно сказано, Павел Васильевич. Такой запас карман не оттянет. Где там карта? Радары поставим здесь и здесь. И не забудьте им хорошую охрану обеспечить. Противник вполне может организовать нападение силами местных горячих джигитов. На вас же размещение летного и наземного составов. Дату, к которой они должны прибыть на аэродром Кала, сообщат. Есть вопросы? Яков Владимирович, прошу.

— Надо бы хоть пару двоек И-180 перегнать заранее. Иначе появятся вопросы: а что это делают здесь пилоты без самолетов, да еще в таком количестве?

— Тогда к вам вопрос, Павел Васильевич. Сколько сейчас наличных самолетов в Кале?

Рычагов не без гордости извлек из планшета листок-справку.

— Все расписано. Сам выяснял. Двадцать четыре "чайки", к ним девять "шестнадцатых" с пулеметным вооружением. Но по моему опыту сразу могу сказать: из них всех полноценно могут летать хорошо, если половина, а скорее даже треть. Слетанность ниже всякой критики, — на самом деле генерал-лейтенант употребил гораздо более резкие выражения, но смысл их был именно такой. — С горючим плохо, хотя и рядом с Баку. Лимиты, чтоб им.

— Горючим обеспечу, также боеприпасами. А вот с самолетами взамен перечисленных… хреново, чтоб не сказать хуже. Нет у меня запасных "чаек", И-16 тоже не держу. Даже запчастей к ним нет. Достать могу, но время… Ну-ка, Яков Владимирович: сотня бомберов против восьми "чаек" и трех "ишачков". Каковы шансы?

Смушкевич не особо затруднился с ответом:

— "Пятнадцатые" и "сто пятьдесят третьи" вообще нечего считать. У них скорость меньше. В самом лучшем случае наши вернутся на аэродром без единого патрона и с повреждениями. И то не все. Еще, правда, зависит от истребительного прикрытия: будет ли оно, и какого сорта.

Описание худшего случая не потребовалось. Видимо, у всех присутствующих воображение вкупе с аналитическими навыками работало должным образом.

— Насчет истребителей ничего не скажу. Возможно, англичане еще сами не знают: организовывать прикрытие или нет. Но ваш план относительно перегона пары или даже тройки двоек И-180 поддерживаю. А вот что еще понадобится от вас, Яков Владимирович: транспортник ПС-84. Гляньте на маршруты.

Смушкевич окислился быстрее, чем металлический натрий на воздухе.

— Да там сейчас полярная ночь! Ну, почти ночь. Папироску выкурить не успеешь, а день уж прошел. Сергей Васильевич, в таких условиях лететь…

— Все понимаю, — вздохнул Александров. — Но надо. Без меня контрабанду не доставят.

Франция имела все основания грустить. Если быть точным, не вся страна, а французские генералы обрели весьма веские причины для грусти. Шансы на благоприятное течение военной кампании, на которую возлагались столь большие надежды, неуклонно осыпались прахом.

Медленно, но верно Гитлер восстанавливался. Соответственно, моральный уровень личного состава вермахта поднимался, а не падал. Доктор Морелль обрел дурную привычку по делу и без дела повторять: "Я же вам говорил!", причем использовал отвратительный, небрежно-снисходительный тон.

У личного врача фюрера имелись основания на победительные интонации. Пациент прогрессировал… ну, не на глазах, это было бы слишком сильным выражением, но неуклонно. Речь не восстановилась полностью: Гитлер разговаривал все еще медленно, да и дикция оставляла желать лучшего. Зато больной научился отличать свет от тьмы. Мало, скажете? Может быть, но куда больше, чем полная потеря зрения, которой опасались. Руки-ноги двигаться, правда, не могли, но к ним возвращалась чувствительность. А самое главное: пациент вообще перестал употреблять слово "завещание". Да, именно так! Название у того, что надиктовывалось, превратилось в "Политические заметки". Это же совсем другое дело, господа!

Стоит отметить, что эти заметки стали явлением реальной политики. Первым почувствовал это Альфред Розенберг. В Германии не было употребительно слово "номенклатура", но что тут поделаешь: русский язык во некоторых отношениях точнее немецкого. Так вот: означенный господин лишился всех номенклатурных постов. Ему, правда, предоставили должность инспектора школ в глухом районе Саксонии, но без права преподавания. Точнее говоря, бывший уполномоченный фюрера по контролю за общим духовным и мировоззренческим воспитанием НСДАП стал прилежно контролировать качество преподавания черчения и рисования — именно это ему вменили в обязанности.

Значимым доказательством идущего процесса выздоровления стало выступление Гитлера по радио (понятно, что вживую на публике рейхсканцлер показаться не рискнул). Речь, как отметили решительно все независимые комментаторы, сильно отличалась от прежних по форме и по длительности. Даже с учетом того, что произносилась она необычно медленно, выступление длилось девятнадцать минут. Простые слушатели также поняли, что фюреру трудно говорить. Разумеется, доктор Геббельс преподнес выступление как триумф воли и торжество немецкого духа.