Зимний престол

Эльга видела, как клонится голова невесты под плотным белым шелком и вздрагивают плечи. Плакать Предславе было можно, и плакала она не по обряду. Всякой невесте страшно уходить из своего рода в чужой, и тем более страшно деве русского рода идти во враждебный древлянский. Сколько ни говори о мире и любви над хмельной чарой – никто в Коростене не станет любить ее. От больших бед молодуху защитит Свенельд – но никакой воевода не заслонит ее от ежедневно жалящих стрел нелюбви, от злобы свекрови и прочей жениховой родни. Не сидеть ей больше среди подружек в избе Уты, где все годами делили с ней судьбу. Завтра же увезут девушку в чужие люди, и даже родные мать с отцом не обнимут ее на прощание…

Вдруг что-то будто толкнуло Эльгу: она перевела взгляд с Предславы на Мистину. Слегка переменившись в лице, он смотрел на дверь. Эльга проследила за его взглядом, но не увидела ничего особенного. Там стоял лишь Альв – сотский Мистининой дружины и кормчий его лодьи, знакомый Эльге с того самого дня в лесу, когда погиб Князь-Медведь. Вид у Альва был такой, будто он только что с дороги. Очень может быть, что Мистина посылал его с оружниками за каким-то делом – не только же проводы Предславы к жениху его заботили. Однако не случилось ли чего – если Альв заявился на провожание невесты, зная, что прямо сейчас воеводе не до него.

Но тут Мистина отвернулся и вновь поглядел на Маломира. С самым важным видом тот встал, выпрямился и расправил плечи. Взял Предславу за руку сквозь покрывало – вести за стол. Для Олеговой дочери пришла пора последнего пира в Киеве – теперь она принадлежит древлянскому роду и завтра на заре уедет отсюда.

* * *

Только уже в темноте, когда чинный обряд перешел в гулянку и иные гости храпели под столом, залитым липкими лужами меда и пива, Мистина вышел во двор. Даже кожух не набросил на кафтан – ему было жарко и хотелось окунуть голову в снег. Альв, просидевший это время среди старших оружников и гридей княгини, последовал за ним, хотя Мистина на него и не взглянул.

Поварня была еще открыта – под присмотром Беляницы служанки дожаривали рыбу и относили на столы последние на сегодня корыта и блюда с угощениями. Мистина заглянул в пустой угол, откуда уже убрали котлы с похлебками, и прошел туда. Горел только дальний очаг, и здесь было почти темно. Свенельдич тяжело опустился на скамью. Челядь покосилась на него, но промолчала, не отрываясь от своих дел: воевода здесь делает что хочет. Всем было ясно, как он устал от своих обязанностей на пиру и как хочет остудить голову в тишине. Его сотский, что тоже понятно, прошел вслед за господином. Мистина устало кивнул ему на скамью возле себя и поморщился: не стой бдыном.

– Шесть трупов их, – чуть слышным шепотом доложил Альв почти в ухо воеводе. – Спустили под лед. Четверо стрелами, одного добили, старший себе горло перерезал.

– Четверых взяли?

– Нет. Казни меня: ушли они.

– Что? – Мистина повернулся к нему, хмурясь сквозь подступавшую головную боль: обильные возлияния хмельного меда даром не проходят никому.

– С ночлега перед тем ушли. На реке шестеро всего и было. Мы потом пошли по обратному следу, нашли, где ночевали они – в лесу, и оттуда другой след тянется.

– Пошли по нему?

– Я десяток с Брюханом там оставил, но как ехали назад – снег шел весь день.

Мистина помолчал, глядя в бревенчатую стену. Потом вновь слегка повернул голову к Альву:

– Ну? Порты и поклажа их где?

– На дворе у нас. Я бегло просмотрел – ничего такого. Грамоты обе привез – и дорожную, и письмо к царю, обе у старшего были за пазухой.

– Постой, – вдруг вспомнил Мистина и повернулся к нему целиком, – ты сказал, старший горло перерезал? Сам?

– Да я б не стал, – коротко сказал Альв, и Мистина поверил: этот не стал бы. Имея приказ доставить Васила живым, Альв выполнил бы его, если бы это было возможно. – Стреляли в ногу. Попали. Он с коня кувыркнулся, за ствол заполз. Мы пошли его взять – а подошли, он лежит, из горла кровь течет. Правда, и крови было мало, и порез неглубокий. Кожу распорол, до яремной жилы не достал.

– Перевязали?

– Пробовали, да еще пока делали – вижу, он мертвый.

– Как так? – Мистина пристально взглянул ему в глаза, пытаясь понять, о чем хирдман не решается говорить.

– Да вот, – Альв коротким движением, пользуясь тем, что воевода сидит между ним и челядью в том конце поварни, показал из-за пазухи кожуха костную рукоять ножа с резным греческим узором и тут же спрятал обратно. – В ноже все дело. Мы, когда тела спустили, пожитки собрали, с Днепра отъехали, сели перекусить… Ждан взял нож этот поглядеть, кусок сала отрезал… в рот положил, стал жевать… и умер.

– Что? – еще раз прошептал Мистина.

– Умер, – чуть слышно повторил Альв и опустил голову под пристальным взглядом господина. – Прости. Но кто же мог знать?

– Йот-туна мать…

Чужие жизни мало волновали Мистину, но жизни своих хирдманов он чужими не считал. Эти люди были все равно что пальцы на его собственной руке, и жертвовать ими без большой необходимости он вовсе не желал.