Зимний престол

Первый снег растаял, но в день принесения жертв пошел снова, и в этом киевляне увидели добрый знак. А когда, пройдя по расчищенный гридями проходу сквозь толпу, на площадке Святой горы появилась княгиня, одетая во все белое, по людскому морю пробежал многоголосый гул. Земля-матушка одевалась «в печаль» заодно с княгиней или княгиня – заодно с землей, но они слились и стали едины.

Привели жертвенных животных. Эльга освятила черного бычка и вороного жеребца, обмазала их головы медом и маслом, начертила на гладких вычищенных боках священные знаки. Сестра Ута и Ростислава, тоже женщины из рода Олега Вещего, держали перед ней горшки и пучки можжевеловых ветвей. Сама земля ее руками готовила жертвы для поднесения божествам, и люди невольно жмурились: было чувство, что прямо смотреть на нее – опасно и кощунственно, как на Марену. Эльга ощущала, как скользят по ее рукам все эти тысячи взглядов, как выравнивается дыхание тысяч грудей в лад ее неспешным, размеренным движениям. Эти взгляды, эти вздохи сливались в незримое облако, поднимающее ее дух над площадкой Святой горы, возносящее еще выше – к хмурому осеннему небу… за снеговые тучи – зимнюю постель Перуна – к золотым теремам небесных богов. А белые пушинки падали на ее руки и таяли, оставляя капли, как слезы по ушедшему лету, юности, жизни… Через нее проходила грань миров, и все ее существо трепетало, боясь разделиться и разойтись: земное – к земле, небесное – к небу.

Жеребцу опутали ноги, Ингвар подошел со старинным бронзовым молотом и нанес ему один сильный удар в лоб. Уже не в первый раз он исполнял эту первейшую княжескую обязанность и научился справляться с нею хорошо. Оглушенное животное уложили наземь, Ингвар перерезал ему горло, Эльга подставила старинную серебряную чашу – из числа греческой добычи не то Олега, не то Аскольда. Подол и рукава ее нового белого платья испятнали ярко-красные брызги. Кровь жеребца сохла на тонких пальцах, и Эльгу била мучительная дрожь от близости божества. Засыпающий Перун, утомленный летними трудами и битвами, глубоко вдыхал тепло жизни, запасаясь силами для долгого сна. И Эльга дрожала от ощущения этого дыхания, как цветок-нивяница под порывами грозового ветра.

После князя и Дорогожи свои жертвы приносил Хельги. Собственная его жена, Пестрянка, находилась в хазарской Карше, на другом краю света, и помогала ему сестра Ута. Ингвар был не слишком доволен тем, что бойкого шурина приходится допустить до этого дела в княжеском святилище, но отказать не мог: высокий род Хельги и успех похода давали ему все права перед людьми и богами, и из ревности настраивать против себя тех и других Ингвар не посмел. Для этого дня Хельги надел самый роскошный из добытых кафтанов – из запасов никомедийского стратига. Киевляне ахнули, увидев кавадион, сшитый из трех видов узорного шелка. На груди были видны вытканные многоцветные медальоны, изображавшие вознесение древнего царя Александра в вышний мир при помощи двух орлов. Казалось, сам василевс царьградский не мог выглядеть богаче. В это мгновение Хельги, и без того уже прославленный своим родством с Вещим и рассказами о походе, владел сердцами всех, кто на него смотрел. Олег Вещий умер тринадцать лет назад, еще многие здесь помнили его, пусть и стариком; и теперь в толпе шептались, как, мол, племянник на дядю-то похож – в одну версту! И пусть даже это была неправда – внешнего сходства с Олегом его племяннику досталось очень мало, – в нем увидели продолжение Вещего, и это значило очень много.

Головы и прочие положенные богам части жертв оставили на жертвеннике, остальное унесли на княжий двор. На пиру Эльга заняла свое обычное место, слева от Ингвара, как равная ему жена и совладелица княжеской власти. На ней была все та же «печальная сряда», усеянная каплями крови. Уже потемневшие, эти пятна казались не неряшеством, а знаком ее священного достоинства. Хельги сидел у верхнего края стола с ее стороны, на самом почетном месте. Свой красный кавадион он заменил такими же белыми одеждами: почтив богов, он теперь отдавал дань скорби по Эймунду, который приходился младшим братом и ему.