Зимний престол

Слишком уж Мокошины пряхи перепутали нити их стремлений, у нее не хватало ума распутать замыслы Хельги.

– Я говорю о том… – Хельги вгляделся в ее лицо, положив руки ей на плечи и улыбаясь, – что если и есть на свете сокровище, ради которого Свенельдич покинет своего побратима… то этим сокровищем владеет наш род. Или я совсем его не понял. Если он все же окажется жив, то будет лучше, если ты дождешься его, не разрушая единую державу.

– Я тебя не понимаю, – с возрастающей тревогой сказала Эльга.

– И не нужно. – Хельги наклонился и поцеловал ее в лоб, потом в щеку, сильно и бережно прижал к себе, будто хотел наполнить теплом своей братской любви про запас. – Поймешь потом, когда… когда судьба даст знак, что срок настал.

С этими словами он выпустил ее из объятий и пошел к сходням. Все его люди уже сидели на веслах. Оружничий подал ему толстый плащ – дул студеный ветер, небо хмурилось, обещая новый снегопад. Скутар отошел, но Эльга еще долго стояла под ветром первозимья, глядя, как удаляется красное пятнышко его хазарской шапки.

Не сегодня завтра и ей пора будет ехать в другую сторону – вверх по Днепру, в Вышгород, который она объявила отныне своим стольным городом. И об этом Эльга думала почти с удовольствием. Все последние события сделали для нее Киев пустым и чужим.

* * *

Когда впереди показался Витичев, Мистина едва поверил своим глазам. Это место он знал очень хорошо: здесь жила половина большой дружины, и всякое лето он сам бывал тут не по разу. И как раньше – каких-то полгода назад – русам мерещился во снах чудный Царьград с солнечно-золотыми крышами, так теперь куда большим чудом казался Витичев – этот знакомый высокий холм в желто-зеленой траве, на нем частокол с боевым ходом, дружинные избы под кровлями из сухого тростника и грязно-желтой соломы. Для иных отроков «большой дружины» это и был единственный дом. Не верилось, что дошли. Что это не сон и не мечта.

До Киева отсюда всего два перехода. От этих мест Мистина знал уже каждый поворот, каждый из больших и малых островов на Днепре. Руку протяни, и вот он, стольный город!

Серые срубные стены приближались с каждым взмахом весел, и замирало сердце. Уж в Витичеве точно знают о киевских делах. Еще немного – и он будет все знать.

Мистина шел на передней лодье под своим стягом, и Дежень, остававшийся на время похода в Витичеве старшим, должен был его узнать. Как и Тормара – витичевского боярина, шедшего сразу за ним.

На боевом ходу толпился народ.

– Йотуна мать, откуда там столько? – охнул первым Альв, сидевший у руля лицом к городу.

– Будто хазар ждут! – добавил Кручина, обернувшись.

И правда: боевой ход был плотно забит людьми. Мистина пристально вглядывался, хотя с такого расстояния еще нельзя было никого узнать.

Кто там – в Витичеве? Кто сейчас держит южные подступы к стольному городу? Не зная, что за последние месяцы случилось в Киеве, предполагать можно было разное…

И едва каждый успел задать себе этот вопрос, как ворота стали открываться.

– Синий стяг! – вырвалось у Мистины, когда глаз зацепил перед воротами синее пятнышко. – Йотун меня ешь, там Хельги!

Мистина невольно прикинул, какие приказы отдавать, если окажется, что Хельги намерен встречать их не хлебом-солью. Но тут же опомнился: силы слишком неравны, чтобы краснорожий вздумал задираться, даже прячась за стенами.

Когда воеводская лодья подошла к причалу, там Мистину уже встречали. Хельги, в роскошном кафтане и в шапке красного шелка, ждал под стягом, в оружении телохранителей, и бросался в глаза издалека среди белых кафтанов своих людей. Возле него стоял Дежень, невысокий жилистый мужик лет сорока, и с тревогой поглядывал то на одного из княжеских родичей, то на другого. Его отроки перебросили сходни, Мистина первым сошел на причал – в старом синем кафтане, со старым красным плащом на плечах, в том же, в каком и уезжал. За ним шли его знаменосец и его четверо телохранителей. Все смотрели на вождей, а Мистина и Хельги не сводили глаз друг с друга. На лицах обоих застыли улыбки, больше похожие на оскалы. И выражали они не столько радость, сколько изумление, будто говоря: ах ты, йотунов сын, живой все-таки!