Зимний путь

– Сколько человек об этом знает?

– Агент, который по моему поручению над этим работал, и я.

– Что это за агент?

– Он погиб при исполнении служебных обязанностей.

– Откуда вы знаете, что он действительно погиб?

– Все можно проверить. В отеле, где он остановился, произошел взрыв, вызванный утечкой газа. – И протянул ему лист бумаги. – Вся информация здесь.

Пьер Гроссман взял бумагу, равнодушно пробежал ее глазами, сложил лист и спрятал себе в карман.

– И больше никто? – спросил он.

– Больше никто.

Они не стали пожимать друг другу руки, не стали прощаться. Просто навсегда разошлись в разные стороны. В Женеве стоял мороз, и монсеньор, не имевший особого желания осматривать достопримечательности, сразу поехал обратно в Ватикан. К тому же у него были веские причины вернуться домой как можно скорее.

* * *

В комнате преобладали насыщенно-желтые тона, и яркие лучи изумительного света освещали ее через окошко справа. Как бы мне хотелось быть на месте этого безмятежного мудреца, который целыми днями читает, узнает что-то новое и размышляет, думая, наверное, либо о Боге, либо о вековечных вопросах бытия, Великих вопросах, кто мы такие, откуда пришли, куда уходим, и, вкусив скромную трапезу, снова раскрывает книги, чтобы учиться скрытой в них мудрости и светить, словно фонарик, пусть маленький, но все же фонарик, ведущий Церковь по верному пути. Как бы мне хотелось так. Вместо этого мне приходится беречь бренные сокровища церкви, и я почти никогда не вкушаю скромных трапез, крайне редко могу посидеть в свое удовольствие с хорошей толстой книгой в руках и не чувствую себя счастливым. Господи, как бы я хотел быть этим философом.

Поскольку быть им монсеньор Гаус не мог, ему приходилось довольствоваться созерцанием картины, висевшей на стене в его частной коллекции. В первые тридцать дней его преосвященство проводил перед картиной Рембрандта около часа каждый день, рассматривая ее во всех деталях, тщетно пытаясь впитать в себя утраченный с течением времени аромат нанесенных кистью штрихов. Возле «Философа», на той же самой стене, висел неоконченный «Святой Иероним» Леонардо, и в том же зале, но напротив – «Кладбище» Модеста Уржеля, огромное, печальное, изумительное полотно, которым он неустанно восхищался вот уже пятнадцать лет, с тех пор как оно на несколько месяцев исчезло из Музея Дали. В другом зале над всеми полотнами царствовала «Коронация Богоматери» Филиппо Липпи, само очарование в тускловатых тонах, однако нежности необыкновенной. Он удовлетворенно вздохнул от полноты чувств, почти счастливый тем, что в этих стенах с ним всегда были многие из тех вещей, которые он любил больше всего на свете. Этим блаженным состоянием ему довелось наслаждаться недолго, так как кто-то трижды позвонил в дверь, и эти звонки неожиданно показались ему смутно и отдаленно знакомыми.

Ив Солнье вошел в зал библиотеки, полный книг, и терпеливо ждал, пока его преосвященство не вернулся к нему с двумя чашечками невероятно понравившегося ему ароматного дымящегося кофе. После первого глотка Ив Солнье вынул из кармана конверт и положил на кофейный столик.

– Тут твои фотографии, – сказал он.

Монсеньор Гаус взял конверт и проверил, что там внутри. Первая фотография, самая ужасная, изображала лежавшего в колыбели младенца, лицо которого было обезображено выстрелом в упор. Единственным свидетелем страшного преступления была лежащая неподалеку голубая соска. Его преосвященство заставил себя рассмотреть все карточки, несмотря на их жестокость. Еще на двух снимках был тот же ребенок, а на другом, скорее всего, его мать, она сидела на диване, запрокинув голову, и рот ее тоже был обезображен пулей. На матери был надет домашний халатик. У нее на коленях лежал изумительно красивый букет цветов, который она держала в искаженных, мертвых руках. На последних двух или трех фотографиях были запечатлены другие подробности этого леденящего душу двойного убийства в палате роддома.

– Они тут все.

– Гроссману не доверяй. Ему неизвестно, что ты об этом знаешь. Он не знает, что ты их видел.

– Так даже лучше. Вдруг мне понадобится этим воспользоваться. – Солнье отпил глоток кофе, вежливым жестом попросил разрешения закурить и откинулся на диван: – Как так случилось, – сказал он, – что я работаю на Пьера Гроссмана, но понятия не имел об этом роде его… его занятий, а ты, однако…

– Я всю жизнь был умнее тебя.

Его преосвященство сложил снимки обратно в конверт и протянул конверт Солнье.

– Что это значит? – удивился тот. – Я могу их себе оставить?

– Они могут стать твоим спасением или твоей погибелью. В зависимости от того, как ты ими воспользуешься. – Монсеньор Гаус наклонился к нему поближе, как будто собирался поведать великую тайну. – Тот, кому известно раньше других, где протекает река, может стать хозяином ее русла. – И с улыбкой: – Так гласит еврейская традиция.

Ив Солнье одним глотком допил кофе. Кофе был изумительный. Он осторожно поставил чашечку на стол, размышляя о реках воды и реках крови. И поглядел своему собеседнику в глаза.

– Что означает Ноль, Номер Один, Номер Два и Номер Три?..