Зимний Рынок

Первой вещью, которую она увидела, был портативный монтажный пульт, который я прихватил с работы прошлым вечером. Экзоскелет переместил Лайзу по пыльному полу комнаты всё той же походкой манекенщицы на подиуме. Теперь, когда не мешал шум вечеринки, я смог услышать мягкие щелчки, сопровождавшие движение. Она остановилась, слегка наклонившись над пультом, и на её спине под грубой кожей куртки обозначились тонкие поперечные рёбра. Какая-то болезнь. Или одна из тех старых, что толком так и не сосчитали, или из новых, порождённых бардаком с окружающей средой, им и названия-то ещё не всем успели придумать. Она просто не могла двигаться без этого внешнего скелета, подключённого напрямик к мозгу через микроэлектронный интерфейс. Эти хрупкие на вид поликарбоновые стерженьки двигали её руками и ногами, пальцами управляли более точные системы, гальванические вставки. Я некстати подумал о дёргающихся лягушачьих лапках из школьного учебного фильма и сразу стал сам себе противен.

— Это ведь монтажный пульт, — сказала она каким-то новым, будто издалека, голосом, и я решил, что действие «фена» должно быть проходит. — А что он тут делает?

— Я на нём редактирую, — ответил я, закрывая дверь.

— Да ну, — она засмеялась. — Редактируешь. И где?

— На острове. Контора называется «Аутономик Пайлот».

Она повернулась, положила руки на бёдра, дёрнула ими вперёд-назад и её блекло-серые глаза кольнули меня смесью «фена», ненависти и какой-то пародии на страсть:

— Ну что, редактор, как насчёт этого?

И я снова услышал тот приближающийся кнут, но больше не собирался подставляться под удар — хватит и прошлого раза. Так что я упёрся в неё холодным взглядом, идущим откуда-то из пропитанного пивом центра моего ходящего, говорящего, подвижного, обычного тела… Слова вылетели как плевок:

— А ты что-нибудь почувствуешь?

Попал. Может она и моргнула, но на лице это не отразилось.

— Нет. Но иногда мне нравится смотреть.

Через два дня после её смерти в Лос-Анжелесе Рубин стоит у окна и смотрит на падающий в залив снег.

— Так ты её так и не трахнул?

Один из его «тяни-толкайчиков», таких маленьких Эшеровских ящериц на роликах, поджав хвост носится передо мной по столу.

— Нет, — говорю я, и это правда, а дальше мне становится смешно, — Зато мы с ней подключились напрямую. Прямо той ночью.

— Ты и правда чокнутый, — говорит Рубин с заметным одобрением в голосе. — Ты ведь мог себя угробить. Сердце же могло остановиться, или, там, дыхалка… — Он опять поворачивается к окну. — Так она тебе ещё не звонила?

Мы подключились. Напрямую.

Раньше я никогда этого не делал. Если бы спросили почему, то я бы ответил, что работаю редактором, а прямое соединение — это слишком непрофессионально.

Но правда выглядит скорей так… Среди профи — имеется в виду легальный рынок, я никогда не занимался порнухой — черновой материал называют «сухими снами». Это нейрозаписи из тех уровней сознания, что большинству людей доступны только во сне. Но художники, те с кем я работаю в «Аутономик Пайлот», способны преодолеть поверхностное натяжение реальности, нырнуть гораздо глубже, вынырнуть уже в море Юнга и принести оттуда… Ну, назовём это «сны». Сойдёт для простоты. Думаю многие художники, композиторы и тому подобное — так всегда и делали, но нейроэлектроника дала нам возможность прямого доступа к их ощущениям. Так что теперь мы можем это записать, упаковать, продать, проконтролировать продвижение на рынке… Словом, «столько всего изменилось…», как любил говаривать мой отец.

Обычно я получаю черновой материал в студийных условиях, то есть уже профильтрованным кучей всякого специализированного железа ценой в несколько миллионов. Мне даже необязательно видеть самого художника. А то, что мы выдаём конечному потребителю, сами понимаете, уже структурировано, сбалансировано, словом — превращено в искусство. Но до сих пор есть люди, наивно верящие, что можно получить удовольствие, подключившись напрямую с тем, кого любишь. Думаю, большинство подростков это попробовало. Один раз.

В общем, это достаточно просто — на любой электронной барахолке можно купить и «ящик», и троды, и кабели. Но сам я никогда этого не делал. Я и сейчас вряд ли смогу объяснить почему. Да и вряд ли захочу объяснять.

Но я знаю, почему сделал это тогда, с Лайзой. Сел рядом с ней на свой мексиканский футон и воткнул переходник оптоволоконки в разъём на её позвоночнике, в такой гладкий спинной гребень экзоскелета, что поднимался от основания шеи и прятался под её тёмными волосами.