Зимний Рынок

Потому что она назвала себя «художником». Потому что я знал — мы оказались противниками в каком-то тотальном сражении, и не собирался его проигрывать. Возможно, для вас это и бессмысленно, но вы ведь никогда не знали её, или узнали поздней, через «Королей сна», а это совсем не то. Вы ведь никогда не ощущали её голода, скованного сухой необходимостью и уродливого в своей абсолютной целенаправленности. Меня всегда пугали люди, точно знающие чего они хотят — а Лайза слишком давно и слишком точно знала, что ей нужно, и кроме этого она не хотела ничего. В смысле — совсем ничего. А ещё я боялся признаться себе, что боюсь. А ещё я видел достаточно чужих снов, чтобы знать, что большинство чьих-то «доморощенных монстров» оказываются глупыми и смешными в спокойном свете сознательного. А ещё я был пьян.

Так что я нацепил на себя троды и потянулся к панели монтажного пульта. Большинство его студийных возможностей было уже отключено, и восемьдесят тысяч долларов японской электроники временно превратились в подобие того «ящика» с барахолки.

— Ну что, понеслась, — и нажал на кнопку…

Слова. Слова тут не помогут. Ну, разве что очень приблизительно. Даже если б я знал, как начать описывать то, что из неё выплеснулось. Что она сделала…

Помните, в «Королях сна» есть один эпизод — вы ночью на мотоцикле, никакого света, да он вам и не нужен — вы просто знаете, что рядом обрыв и под ним море, вы несётесь в конусе тишины — грохот мотоцикла просто не поспевает за вами, он остается позади. Всё остаётся позади… В «Королях» это всего лишь миг, но это одно из тех мгновений, что никогда не забываются среди тысяч других, вы возвращаетесь к ним, вы навсегда загоняете их в свой «словарь ощущений». Восхищение. Свобода. Смерть. Прямо здесь, здесь, сейчас, по лезвию, в вечность.

Ну а мне досталась версия для больших мальчиков, на меня это вывалили в спрессованном, необработанном, неурезанном виде — просто взорвали перенасыщенную нищетой, одиночеством и безвестностью пустоту. Это была Лайза, её в спешке вываленные желания и амбиции. Вид изнутри.

Наверное, это заняло не больше четырёх секунд.

И она, конечно же, победила.

Я сдёрнул троды и невидящими от слёз глазами упёрся в постеры на стене. Я не мог смотреть на неё. Я услышал, как она выдернула оптоволоконку. Я услышал скрип экзоскелета, поднимавшего её с футона. Я услышал его застенчивое пощёлкивание, когда он повёл её на кухню за стаканом воды.

И вот тогда я заплакал.

Рубин вставляет тонкий щуп в брюшко того роликового «тяни-толкайчика» и сквозь увеличительное стекло разглядывает микросхему, подсвечивая себе крохотными фонариками, закреплёнными на висках.

— Ну и? Тебя зацепило, — он пожимает плечами и поднимает глаза. Уже темно и два узких лучика бьют мне в лицо, в ангаре холодно и сыро, откуда-то снаружи доносится вой предупреждающей о тумане сирены. — Ну и?

Теперь моя очередь пожимать плечами:

— Я просто… Мне, вроде бы как, ничего больше и не оставалось…

Лучики вновь опускаются в электронные потроха сломанной игрушки.

— Тогда всё нормально. Всё ты правильно сделал. Я имею в виду — она сама хотела стать тем, чем стала. И к тому, что она сейчас оказалась там, ты причастен не больше чем этот твой монтажный пульт. Если бы она не нашла тебя — нашла бы кого-нибудь другого…

Я договорился с Барри, нашим главным редактором, и получил двадцать минут, начиная с пяти ноль-ноль. Холодным сентябрьским утром Лайза пришла и шарахнула по мне тем же самым, но на этот раз я был готов, прикрылся всеми этими фильтрами, брэйн-картами — так что мне не пришлось переживать это всё заново. Две недели, выкраивая минуты в редакторской, я монтировал то, что она вывалила, в нечто, что можно прокрутить Максу Беллу, владельцу студии.

Белл не особо обрадовался, точней, совсем не обрадовался, когда я объяснил что принёс. С редакторами, пытающимися разрабатывать собственные проекты, обычно одни проблемы. Почти каждый редактор время от времени вдруг решает, что «открыл» наконец-то новую звезду — и начинается бессмысленная трата времени и денег. Так что, когда я закончил говорить, он только кивнул, затем почесал нос кончиком своего красного фломастера:

— Ну-ну. Понял. Самый крутой хит с тех пор как рыбы отрастили ноги. Так?

Но он всё-таки запустил сведённую мной демо-версию. Дека «Браун» уже выщелкнула её, а Белл продолжал сидеть с побелевшим лицом, упёршись взглядом в стену.

— Макс.

— А?

— Ну и что ты думаешь?

— Думаю? Я… Как, ты сказал, её зовут? — он моргнул. — Лайза? С кем, говоришь, она подписала?

— Лайза. Ни с кем. Она ещё ни с кем ничего не подписала.

— О Господи… — он всё ещё не мог придти в себя.

— Знаешь, как я её нашёл? — спрашивает Рубин, шаря по мятым картонным коробкам в поисках тумблера.