Зимопись. Книга первая. Как я был девочкой

– Давай помогу! Или лучше мой к тебе?

Отлегло.

– Нет, мой, – сказал я без объяснений, которых и не требовали.

Вдвоем мы легко перекроили обстановку: сдвинутые лежаки заняли одну половину комнаты, табуреты – другую. Пришло время размещаться.

Солнечноликая соседка медленно снимала обмундирование. С моей точки зрения – непозволительно медленно, да еще сидя лицом ко мне и ни на секунду не закрывая рот.

– Милослава долго не возвращается. Уже могла бы. Не случилось ли чего?

Я молча раскладывал свою амуницию так, чтоб объявление тревоги не застало врасплох, старался снимать и класть еще медленнее Зарины. Она болтала, не рассчитывая на ответ, который ей, собственно, и не требовался. Покончив с оружием и доспехами, она принялась стягивать рубаху, меня едва не задевали острые локти.

Мои руки старательно… нет, о-о-че-е-ень ста-ара-а-а-а-ательно размещали на табурете доспехи. Один за другим. Один к одному. В ровную стопочку, где все на своем месте, только хватай по очереди и натягивай: снизу поножи, затем наручи, оплечья, основной тяжеленный доспех и шлем на вершине бронзовой пирамиды. Просто красота получалась, глаз радовался. А сердце надрывалось: сколько Зарина будет копаться?

Сапоги симметрично встали двумя уголками у подножия выстроенного мной храма войны и мира – уголками, а не столбиками, потому что сделаны не из резины и даже не из кирзы. Из кожи домашней выделки. Я накрыл сапоги расправленными для вентиляции портянками, с которыми легко свыкся – даже с их запахом, от которого никуда не деться. В отношении сапог портянки оказались лучше носков. Сплошные плюсы. Один размер на всех. Годится любая подручная ткань. Стирается легко, сохнет быстро, и можно повязать другим концом, если намокло. Жаль, что сапоги полагаются только к полной выкладке в доспехах и при оружии, я мог бы ходить в них постоянно. Босиком тоже стало привычно, но это как-то не по-нашему. На улицу – босиком, в столовую, которая кухня, – босиком. И в уборную по общему коридору. Будь моя воля, раздал бы всем тапочки. Да хоть лапти.

Зарина все телилась. Сколько можно?! Я уже не знал, чем занять руки. Оправил на себе рубаху. Меч, любовно подержав в руках, стоймя приладил к табурету. Полюбовался. Снова взял, словно заметил что-то не то. Погладил с невыразимым чувством удовольствия. Пальцы приятно обожгло живым смертельным холодом. Вскоре меч медленно вернулся на место, глаза скосились назад: ну как там?

Лежа на спине, Зарина стягивала штаны.

Я отправился в уборную. Не для, а потому что. Впрок. Чтобы время убить. Киллера вызывали?

Ночной коридор жил звуками. Снаружи долетали шлепки ног занятого уборкой дежурного бойника, на кухне гремела отмываемая к утру посуда. Из комнат неслись скрипы лежаков, на которых бесконечно ворочались, стук сбрасываемого металла и невнятное шушуканье. Кто-то лениво переругивался, где-то бурчали. За одной дверью смеялись. Захотелось зайти, присоединиться. Я тоже могу посмешить, анекдот рассказать. Увы, не факт, что найду там более целомудренное зрелище, нежели в своей комнате.

– Больно! – отчетливо донеслось из-за следующей двери.

Я замер, левая ступня зависла, не достигнув пола.

– Камень, нож, лопух, – последовало продолжение.

Пауза. Затем – звук смачного щелбана, в который вложили душу.

– Больно же! Больше не играю.

Моя ступня осторожно опустилась, движение продолжилось.

В уборной кто-то пыхтел. Мгновенный разворот на пятке отправил меня обратно. У двери Феодоры с Глафирой пришлось остановиться, чтобы почесать ступню. Заноза, что ли? Нет, обошлось. В комнате за стенкой слышались возня и привычный скрип укладывавшихся учениц, потом шепот, секунда тишины, и дверь резко приоткрылась:

– Чапа? Ты чего? Мы думали папринций.

Проявившийся в щели любопытный глаз Глафиры тревожно зыркнул по сторонам. Раскрасневшаяся, замотанная в простыню девица сделала назад успокаивающий жест: «Все нормально».

– Не спится. – Я развел руками. Больше ничего не придумалось. Почему здесь боятся папринция? – Вам-то он чем досадил?

– Тсс! – Глафира приложила палец к губам.

Она обернулась вглубь комнаты, как бы ища одобрения, затем ее голова полностью высунулась наружу, повертелась вправо-влево, цепкие пальцы схватили меня за запястье и втащили в комнату.

На лежаке обрисовался силуэт Феодоры, она сидела по-турецки. Простыня облегала ее всю, превращая в подготовленную к торжественному открытию статую Будды. Вопреки ожиданиям, связанным с мыслями о болезни, Феодора не спала одетой.

Глафира стояла сбоку. Ее простыня распахнулась, придерживавшая край рука скользнула вокруг моих плеч и оплела полотнищем в единое целое. Меня словно в кокон обернули. Жар прислонившегося тела чувствовался через одежду. Что там чувствовался, жег! Шепот раскалил ухо:

– Скажи, ты Феодоре подруга?

– Я же говорил…а.

Девчонки приняли заминку за особенность произношения. Феодора глядела с опаской, как на пса: пнуть или приласкать? Глафира настойчиво шептала:

– Ты давала клятву Тайного круга. Вспомни слова.

– Э-э…