Зинзивер

Однажды Силантий Плотников, бригадир, замешкался с мужиками возле строганых брусков и досок. К ним подскочил то ли охранник, то ли смотритель кавказской национальности.

- Давайте, давайте, мужики!.. Туда вон, туда, - указал он на доски, бывшие в употреблении и, словно дрова, лежавшие неприбранной кучей. - Там, по вашим деньгам, будете искать, там, - сказал, точно огрел чем-то таким тяжелым, что мужики, пригнувшись, сразу и потекли к указанной куче.

Силантий тоже дернулся, но не пошел, задержался у штабелей - помыкают русским мужиком уже все кому не лень. Тут и я встрял, попросил Силантия подобрать брусков не менее чем на два куба.

Как горный орел взмыл Силантий.

- Ну-к сюда, мужики, - строго окликнул и, видя, что те в нерешительности мнутся, подстегнул: - Идить, идить, у нас есть кому командовать, а некоторые (в упор посмотрел на кавказца) пусть у себя дома, над своими женами командуют, их у них много.

Охранник презрительно ухмыльнулся, но не ушел, стал наблюдать, что дальше будет.

Теперь уже в упор на меня посмотрел Силантий:

- Дак два куба, Юрич?!

Он впервые назвал меня по отчеству (когда-то вместе с отцом они парубковали).

- Пожалуй, что двух маловато - два с половиной, - сказал я, и между нами словно электрическая искра проскочила, и сразу напряжение уравнялось, стало общим.

Мужики тоже враз взбодрились, повеселели, замеряя бруски, нужные откладывали в сторону с таким рвением, что, того и гляди, могли зацепить охранника. Он сплюнул под ноги и удалился. Тут уж и вовсе мужики разошлись, стали подшучивать над бригадиром.

- Юрич, однако, поженим Силантия на твоей матке - бобыль?! Пропьем их, а?.. Тогда не придется тебе ехать за тыщи верст крышу латать, отчим побеспокоится... Да уж, знать, так! - весело шутили мужики, а Силантий отмалчивался. (Исподтишка взглядывал и молчал.) Подал голос, когда проскользнуло вот это вот "отчим побеспокоится".

- Ну хватит брехать и зубы скалить, - вдруг рассердился Силантий и под предлогом, что еще надо отобрать листы шифера, ушел в другой конец магазина.

Все три недели мне приходилось крутиться как белке... Матушке тоже доставалось, с утра до вечера хлопотала на кухне. Обед и ужин на нас, пятерых мужиков, ежедневно готовила. А тут еще председатель колхоза с членами правления наведывался, знакомые заглядывали, и всех надо было ублажить: и чайком, и лишней минуткой. Хорошо, что соседка, Клеопатра Евлампиевна, на помощь пришла, а то бы точно не управилась с таким наплывом, как говаривал председатель, неучтенных ртов.

Впрочем, несмотря на колготу с утра до вечера, матушка как будто даже помолодела. Веселый перестук топоров и молотков во дворе, говор, смех - все это завораживало, притягивало, делало ее жизнь насыщенной и необходимой. Она как будто купалась в этой необходимости. Особенно когда поднималась наверх, на потолочное перекрытие, и прямо на кровле обходила всех, угощая квасом.

Силантий, подавив смущение, опорожнял стакан и как-то чересчур поспешно хватался за топор, продолжал обтесывать кругляк. Мужики перемигивались, а мама невидяще смотрела вдаль с какой-то полузабытой усмешкой, обращенной вовнутрь. Потом спохватывалась: стою, а дел сколь?!

Силантий опять отрывался от топора:

- Евдокия, осторожней! - И заботливым взглядом провожал ее, пока она спускалась на землю.

Не знаю почему, но этот заботливый взгляд Силантия раздражал меня, вызывал какое-то внутреннее ожесточение. Я не мог совладать с собой, уходил за плетень, на бруски, которые уже облюбовала местная молодежь, приезжавшая из города на выходные.

В одну из таких минут я встретил на брусках однокашника. Стали перебирать, где кто. Более всех меня интересовал Валерий Губкин, школьной поэт, вундеркинд, впоследствии студент факультета журналистики ДВГУ. Оказалось, что однокашник месяца два назад видел Валерия - он уезжал волонтером на Балканы. Говорил, что потерял вкус к жизни, что его жизнь, словно жизнь Вронского из "Анны Карениной", не стоит ничего и он только рад будет отдать ее в пользу малочисленных, но гордых сербов.

Чувствовалось, что однокашник осуждает Губкина, считает его суперменом чисто российского толка, то есть не ведающим, что творит. А я сразу обрадовался за Валерия, у меня словно пелена с глаз упала.

- А знаешь, - сказал я однокашнику, - меня призывают в армию и я тоже еду добровольцем на Балканы. И тоже буду воевать на стороне сербов, но об этом прошу не распространяться. Мы, волонтеры, в райвоенкоматах подписываем специальную бумагу о неразглашении... - соврал я и, кажется, быстрее однокашника поверил в свою наглую ложь. Во всяком случае, когда с ремонтом избы и изгороди было покончено и во дворе раставили столы с угощением, чтобы отметить это событие, я нисколько не удивился, когда первый тост был поднят за меня как будущего воина, солдата-интернационалиста.

Мама всхлипнула, поднесла фартук к глазам, и сразу встал Силантий, положил руку на ее плечо и как бы от имени всех сказал: