Злая игрушка. Колдовская любовь. Рассказы

— Обвиняемый… Вы — подлец… вы — поджигатель. Угрызения совести будут мучить вас всю жизнь. Вы предстанете перед следствием, перед судом, перед самим Сатаной… прошу быть серьезнее, обвиняемый… не то мигом угодите за решетку…

Но голос совести звучал неубедительно. «Серьезность» бренчала весело, как пустая консервная банка. Нет, я не мог отнестись серьезно к этой мистификации. Я был теперь человеком свободным, а какое отношение имеет свобода к обществу? Я был свободным, я мог сделать все, что мне вздумается… покончить с собой, например… нет, это нелепость… я… я должен был совершить что-нибудь действительно серьезное, серьезное и прекрасное: преклониться перед жизнью. И я снова повторял про себя: «Да, ты прекрасна. Жизнь… ты знаешь об этом? Теперь я буду поклоняться всему прекрасному на Земле: деревьям, домам, небу… всему, что есть — ты… и потом, скажи мне: разве я не умница? Знаешь ли ты еще кого-нибудь, как я?»

И тут я уснул.

Первым наутро вошел в магазин дон Гаэтано. Все оставалось на своих местах. Запах сырости и ржавчины плавал в воздухе, солнечный зайчик спал на кожаном переплете.

Я прошел на кухню. Влажный потухший уголь лежал в лужице воды, которую разбрызгал, моя посуду, Богохул.

Это был мой последний день «в подземелье».

Глава третья

ЗЛАЯ ИГРУШКА

ымыв посуду, заперев дверь и открыв ставни, я лег на кровать, укрывшись одеялом — было холодно.

Красноватые косые лучи заката падали на кирпич изгороди.

Мама шила в соседней комнате, сестра готовилась к занятиям. Решив почитать, я оглядел книги, лежавшие на стуле у изголовья. Это были: «Мать-девственница» Луиса де Валя, «Электротехника» Байи и «Антихрист» Ницше. «Мать-девственница», которую дала мне на время соседка-гладильщица, была в четырех томах, по тысяче восемьсот страниц в каждом.

Устроившись поудобнее, я бросил неприязненный взгляд на «Мать-девственницу». Нет, сегодня я был явно не в настроении продираться сквозь эти дебри и, решительно вытащив из стопки «Электротехнику», принялся изучать теорию вращающегося магнитного поля.

Я читал медленно, смакуя каждое слово. Углубляясь в сложное объяснение феномена многофазных токов, я думал: «Уметь находить красоту во всем — вот признак универсального интеллекта».

И имена Ферранти^[22] и Сименса — Хальске^[23] музыкой звучали в моих ушах.

«Когда-нибудь, — думал я, — выступая на каком-нибудь техническом конгрессе, я начну свою речь так: „Господа!.. Электромагнитные токи солнца могут быть использованы и сконденсированы“. Черт побери, все наоборот: сначала сконденсированы, затем использованы. А как можно сконденсировать электромагнитные токи солнца?»

По газетам я знал, что Тесла^[24], этот маг электротехники, уже выдвинул идею аккумулятора солнечных лучей.

За этими размышлениями я не заметил, как наступили сумерки, и вдруг услышал за стеной голос сеньоры Ребекки Найдат, приятельницы матери:

— Добрый вечер! Как поживаете, фрау Дродман? Как поживает моя деточка?

Оторвавшись от книги, я прислушался.

В маленьком теле сеньоры Найдат обитала такая же маленькая и жалкая душа. Передвигалась она с неуклюжестью тюленя, но взор у нее был орлиный… Я ненавидел ее за несколько гадостей, которые она мне сделала.

— А Сильвио дома? Мне надо с ним поговорить.

В мгновение ока она очутилась в моей комнате.

— Добрый вечер! Как поживаете, фрау? Что новенького?

— Ты знаешь механику?

— Конечно… Разве мама не показывала вам письмо от Рикальдони?

Действительно, Рикальдони как-то прислал мне письмо, в котором приветствовал кое-какие мои досужие и нелепые фантазии на технические темы.

— Да, видела. Посмотри, — проговорила сеньора Ребекка, подсовывая мне газету и тыча грязным ногтем в какую-то заметку. — Муж сказал, чтобы я тебе показала. Прочитай.

Она подбоченилась, выставила грудь. С черной шляпки свисали поникшие перья. Своими темными глазами она не без иронии вглядывалась в выражение моего лица, время от времени почесывая крючковатый нос.

Заметка гласила:

«Требуются ученики-авиамеханики. Обращаться в Военно-авиационное училище, Паломар-де-Касерос».

— Да, да, сядешь на электричку до Ла-Патерналь, спросишь у кондуктора, где сойти, сойдешь в Ла-Патерналь, сядешь на восемьдесят восьмой и будешь там.

— Да, Сильвио, лучше поезжай сейчас, — сказала мама, обнадеженно улыбаясь. — Надень синий галстук. Я зашила и погладила.

Одним прыжком я очутился в своей комнате и, одеваясь, слышал, как еврейка жалостливым голосом рассказывала об очередной семейной сцене.