Злая игрушка. Колдовская любовь. Рассказы

— Я теперь понял, почему она молчала. Понял, почему поднимала бровь и глядела на меня насмешливо. Понял, откуда у нее опыт бывалой женщины. А я, глупец, говорил ей о любви. Как, должно быть, смеялась надо мной эта «невинная девочка»! Вместе со своей матерью. Они обо, наверное, лопались от смеха! И приговаривали: «Да неужто это и в самом деле женатый человек?»

— Бальдер… Какой вы все-таки странный! Поднимаете бурю в стакане воды. Ирене — добрая и ласковая девушка. Может, у нее и пылкий темперамент, немного пылкий, этого отрицать нельзя, но не более. Вы ошибаетесь, Бальдер. Я знал ее отца…

— Который был подполковником нашей доблестной Армии… Ну, продолжайте: и ее мать, вдову строгих правил, не так ли?

— Не шутите, Бальдер.

— Это вы шутите, Альберто. А мне, ей-богу, не до шуток.

Больше им сказать друг другу нечего. Оба встают, прощаются, механик изучает сквозь очки желтое лицо Бальдера и с запозданием настаивает:

— Послушайте, Бальдер, вы ошибаетесь. Попомните мое слово. Никого нельзя осудить, не доказав вину. Вы ошиблись. Вы совершаете жестокую несправедливость… да… именно, жестокую несправедливость по отношению к девушке, единственная вина которой в том, что она полюбила вас и отдалась вам.

Бальдер крутит головой из стороны в сторону:

— Я не ошибаюсь. С этим покончено! Ирене не была девушкой. Поймите меня хорошенько: не была девушкой. А я, к несчастью, люблю ее по-прежнему!

Альберто берет свою шляпу со стола и, секунду поколебавшись, протягивает руку Бальдеру, обменивается с ним вялым рукопожатием. Выходит. На мгновение останавливается в коридоре, будто забыл что-то сказать, потом шаги его глохнут на линолеуме вестибюля.

Эстанислао падает на стул, подпирает голову руками, опершись локтями о стол, а голос Духа шепчет ему на ухо:

— Бальдер, ты скрыл от механика половину того, что произошло. Почему ты не сказал ему, что вчера, когда ушла Ирене, к тебе зашла твоя жена и ты с ней помирился?

— Ирене не была девушкой.

— И ты думаешь, этого предлога достаточно, чтобы дать тягу? Прекрасно, Бальдер, что и говорить! Ты действуешь, как бездушный игрок. Поставил на карту: а ну как Ирене солгала! И ты выиграл. Выиграл по всем игрецким законам… Но ты вернешься к ней, потому что победа твоя тебе самому в тягость и никакой радости тебе не принесла.

— Я покончил с ней навсегда.

— Ты к ней вернешься…

Перевод В. Федорова

РАССКАЗЫ

Горбунок

азноречивые и преувеличенные слухи, распространившиеся по поводу моих похождений на квартире у сеньоры Икс в компании Риголетто, горбунка, восстановили в свое время против меня все общество.

Все же моя странная выходка сама по себе не закончилась бы для меня таким плачевным образом, если бы я не довел дело до конца и не придушил Риголетто.

Сворачивать горбунку шею оказалось, с моей стороны, неосмотрительной глупостью, и я навредил себе этим поступком больше, чем если бы осмелился поднять руку на какого-нибудь благодетеля рода человеческого.

Полиция, судьи, журналисты — словно с цепи сорвались. И я даже временами спрашиваю себя, имея то есть в виду непреклонность в данном случае нашего правосудия, что, может быть, Риголетто и в самом деле было предназначено со временем стать каким-нибудь необыкновенным деятелем, изобрести что-нибудь выдающееся или другим каким способом осчастливить человечество. Ведь иначе и непонятно, зачем бы еще понадобилось служителям Фемиды обрушиваться на меня с такой немилосердной жестокостью ради бродяги подзаборного, которому, соберись вместе все добропорядочные граждане и надавай ему пинков под зад, так за его несусветную наглость и того было бы мало.

Я, конечно, понимаю, что на нашей планете случаются вещи и похуже, о это слабое утешение для того, кто, подобно мне, с тоской смотрит на источающие гнусь и смрад стены тюремной камеры и ничего хорошего для себя уже не ждет.

Но не иначе как на роду мне было написано, что горбатый навлечет на меня беду.

Хорошо помню, — и любителям богословия и метафизики есть здесь над чем поразмыслить, — что еще с младенческих лет горбатые калеки сильно занимали меня. Я ненавидел их, и они влекли меня к себе, как притягивает и одновременно внушает ужас открывшаяся вдруг под ногами пропасть, когда смотришь вниз с высоты девятого этажа, с балкона, к перилам которого я не раз приближался с замирающим от сладостной жути сердцем. И как не могу я сдержать страха, стоя у края пропасти, лишь только представлю себе, как падаю вниз, задыхаясь от раздирающих грудь спазм, — так и при виде скособоченной фигуры горбуна меня начинает неудержимо преследовать вызывающая дурноту мысль, что это я сам — скрюченное в три погибели существо с отвратительным наростом на спине, отверженное, ютящееся в собачьей; конуре, и стаи злых мальчишек гоняются за мной по пятам, норовя ткнуть меня в горб иголкой.