Злая Русь. Зима 1237 (СИ)

— Егор! Егорка!!!

Сердце бешено забилось при звуках маминого голоса, произносящих мое имя, и я чудом сдержался, чтобы ничего не ответить! Впрочем, женщина вскоре поняла, где я нахожусь — а подступив к сеннику, увидела спящего сына, завернувшегося в шкуру в укромной «пещерке» в глубине стога сена. Несколько секунд постояв, она тихо отошла — решила, что я сплю, благо, что сам я изобразил глубокое, мерное дыхание спящего человека.

При этом тот миг, когда моя «игра» переросла в действительно настоящий, крепкий и глубокий сон, я и сам уловить не смог…

Глава 7

Тихо было в вечернем лесу, спокойно. Лишь где-то вдалеке дятел долбил тонким острым клювом мерзлую кору, рассчитывая найти под ней укрывшихся от холода букашек, да показался на опушке пугливый заяц в роскошной белой шкурке, чтобы тут же скрыться среди деревьев.

Но даже короткое появление животного, замеченного мельком, краем глаза, заставило сердце болезненно сжаться. Очередное воспоминание — одно из сотни, что посетили его за последние дни, на секунду встало перед глазами: озорно хохочущие, еще совсем малые девчонки, Руся и Дана, играющие с отцом в снежки. Вдруг старшенькая, златовласая Руся, заметила выбравшегося на опушку зайца и громко воскликнула: «Косой!», «Косой»! Младшенькая же зеленоглазка Данка, его любимица, всегда повторяла за старшей, и в тот раз оглушительно завизжала ей в тон так, что заболели уши: «КОСОЙ!!!». Заяц тут же сбежал, но дочки все равно шустро бросились к опушке, буквально по пояс проваливаясь в глубокие сугробы — и тогда он со смехом побежал за ними. А когда догнал и подхватил обеих подмышки — не удержался, и сам рухнул спиной в снег, в падении прижав девчонок в груди и наслаждаясь их отчаянным, но довольным визгом…

Как же тогда было хорошо!

Но тут же это воспоминание заслонило другое, рвущие душу на куски: вид покрытых снегом черных, обугленных бревен на месте их дома в Рязани. На месте домов их соседей… На месте всего города, куда не глянь — всюду из снега торчали лишь останки сожженных страшным пожаром срубов. Да иногда в углях можно было разглядеть желтые, обугленные кости жителей и защитников стольного града…

Он не смог заставить себя пойти туда, где ранее высился его украшенный резьбой двухэтажный, добротный и просторный терем. Просто не смог. Он знал, что найдет там — а потому страшился увидеть среди головешек и пепла кости тех, кого когда-то носил на руках и с кем играл в снежки, во весь голос смеясь от счастья. Кого убаюкивал во младенчестве, любуясь чистыми ликами маленьких ангелочков… Увидеть их маму… Давным-давно, еще при первом взгляде на Злату, сердце его вдруг замерло в груди. И отмерло, только когда она первой заговорила с ним, уже бывшим в сечи дружинником, неожиданно ставшим робким и несмелым… Взгляд ее очей на протяжении всей их жизни был для него как восход солнца, а звуки ее ласкового голоса неизменно согревали душу! И он никогда не мог представить рядом с собой другой женщины…

Нет, он не пошел туда, потому что уже успел насмотреться, как обезображивает смерть и огонь тех, кого непогребенными оставили за собой нелюди татарские… Так пусть лучше он запомнит любимых живыми и счастливыми, запомнит, как каждый день, проведенный вместе, они говорили друг друга что любят… Любят маму и папу, жену и мужа, дочек и сестренок… Любят.

Лучше так, чем если перед его глазами навеки застынут их обгоревших кости…

Вихрь мягко ткнулся носом в щеку хозяина, словно подбадривая его — мол, не кручинься, еще прорвемся! Но от этой неуклюжей ласки настоящего друга, верного боевого коня, навеяло лишь новые воспоминания… Словно наяву привиделось, как в первый раз он сажает в седло еще молодого жеребчика старшенькую дочку, как заботливо придерживает ее в нем, как снимает обратно — а Вихрь тогда также, как и сейчас, мягко ткнулся носом в спинку Руси… Нет ее больше дружище, нет! И Данки нет, и мамы их, Златы… Нет.

Не смогла любимая подарить мужу мальчика, потому-то он и воспитывал дочек немного… по-своему. Например, учил сидеть их верхом, по-мужски, стрелять из лука, иногда даже брал на охоту… А теперь осталась лишь только память о тех светлых днях, проведенных в родных краях Златы — небольшой веси под Рязанью, затерянной в лесах. Эх, с какой отчаянной надеждой он спешил еще из Чернигова к дому ее родителей, как страстно желал узнать, что она покинула Рязань прежде, чем к городу подступили татары! Но на месте веси его ждала все та же картина погрома и пожарищ — и страшное видение обнаженных тел нескольких женщин и девушек, сваленных в стороне. К его приходу их уже крепко погрызли, обезобразили волки — но никого похожего на своих родных он так или иначе не нашел. Зато на горле одной из несчастных разглядел широкий, глубокий порез — видать, татары вначале снасильничали девок, а уж потом и погубили…

— Ну что, Евпатий, когда начнем?!