Злая Русь. Зима 1237 (СИ)

Впрочем, в себя пришел я относительно быстро, обретя вскоре способность трезво мыслить и верно оценивать ситуацию. После чего принялся скрупулезно повторять в памяти отдельные фрагменты сна, стараясь запечатлеть в сознании и обмозговать каждый конкретный эпизод боя… И рассвет я встретил уже с легкой улыбкой на губах и полным пониманием того, что именно я скажу боярину и каков точный план действий!

Дождавшись первых лучей солнца, я с некоторым смятением вошел в дом. Так или иначе, но мама Егора должна была увидеть сына, хотя бы в последний раз — несмотря на все мое нежелании участвовать в чужих для меня семейных сценах. Чужих буквально… Но если вечером мне не хватило мужества и воли переселить себя, то после ночных дум появилось стойкое ощущение того, что сегодня у меня наверняка все получится!

И предчувствия меня не подвели.

Во-первых, мама уже не спала, а готовила мне еду. Причем пшенная каша со свининой у нее получилась невероятно наваристой, с густым мясным привкусом, от одной ложки которой у меня тут же обильно потекли слюни и заметно поднялось настроение! А свежезаваренный, горячий, но не обжигающий сбитень просто поразил насыщенным медово-ягодным-травяным вкусом…

С нетерпением приступив к предложенной трапезе и мельком присмотревшись к Велене (так зовут маму моего предка), я с неожиданной для себя грустью отметил, что немолодая уже на вид женщина (первенец у родителей, в то время как Кречет был последним), выглядит заметно старше своих сорока пяти — я бы сказал даже, что значительно старше пятидесяти. Сероглазая, с заметной сединой в волосах и уже испещренным многочисленными морщинами удивительно добрым лицом, она рано состарилась из-за выпавших на ее долю потерь и тяжелого физического труда — попробуй-ка вести крестьянское хозяйство в одиночку! На мгновение мне стало ее просто по-человечески жаль…

Н-да… Зато во-вторых, Велена оказалась немногословна и нетребовательна — за что я был отдельно ей очень благодарен, внутренне приготовившись к череде расспросов, причитаний и увещеваний. Но маме оказалось достаточно посидеть напротив, подперев щеку рукой и с довольной, нежной и одновременно с тем немного грустной улыбкой наблюдать, как быстро и с удовольствием я поглощаю завтрак — обжигаясь, дуя на варево и даже иногда чавкая! Это было и смешно, и мило, и немного неловко… Причем какой-то частью себя я действительно стал воспринимать совершенно незнакомую мне женщину своей мамой. Видать не вся личность Егора покинула его тело…

Вот сборы, правда, проходили уже в тягостном молчании — и улыбка на лице Велены таяла с каждым мгновением, пока я облачался в броню (перед Коловратом стоило появиться при полном параде!), пока седлал Буяна, пока собирал переметные сумки да цеплял к седлу бурдюк со свежей колодезной водой… Впрочем, торбу с овсом для коня я чуть позже отдал Захару — у нас с ним одна заводная лошадь на двоих, и он увел ее на ночь к себе. Итак вес поклажи вышел весьма внушительным!

А тогда, уже перед самым расставанием, мама принесла мне снедь в дорогу: пшенную крупу, вяленое мясо и несколько рыбин в отдельном холщовом мешке, увесистый шмат копченого сала, два добрых каравая хлеба, печеные яйца и репу, а также несколько луковиц. Я был сильно тронут ее заботой — хотя вроде бы все само собой разумеющееся, сын же… Коим я себя все-таки не ощущал. И уж совсем неловко стало, когда я, принимая из теплых, натруженных рук Велены провизию на ближайшие несколько дней, разглядел в глазах женщины готовые побежать уже бурным потоком слезы, едва удерживаемые видать, последним волевым усилием… Это было так… так горько и одновременно столь мило и по-доброму сердечно, что я уже без всякого внутреннего сопротивления обнял ее и вполне искренне произнес:

— Не кручинься, мама, я вернусь! Обязательно вернусь. Вот только татар прогоним… И ты помолись за меня, мама, обязательно помолись!

— Конечно, сыночка, конечно помолюсь!!!

Не удержавшись, женщина чуть всплакнула на моем плече — а я же с некоторым удивлением задумался о том, почему попросил помолиться за себя… В своем прошлом я не то, чтобы был воинствующим атеистом, вовсе нет — к Богу и церкви я относился в целом положительно. Верил — как-то отдаленно и отстраненно, но все же верил, что вначале всего был Создатель, и что по завершению жизненного пути нас всех что-то ждет… Например, встреча с Ним, да сравнение совершенного нами добра и зла на «страшном суде». И даже, бывало, сам заходил в храм свечку поставить — особенно во время сессии там, ну или уж каких крупных жизненных неурядиц. Но так, вот чтобы регулярно молиться или поститься, или целиком службы выстаивать… Такого никогда и не было.