Златоборье

— Свинничает, — крикнул что было мочи Велимир Велимирович и тотчас схватился за голову.

— Здравствуйте, Велимир Велимирович! — тоненько прокричала Даша, объявляясь в окошке вместо лошадиной головы. — Так я его забираю?

— Пожжжалуйстатаа! — точь-в-точь, как Дразнила, прожужжал лесничий.

Даша исчезла, опять появилась голова белой лошади, оскалилась, взяла Антошу за шиворот и вытянула вон из конторы. Вместе с магнитофоном.

Велимир Велимирович высунулся из окна.

Белый Конь уносил двух всадников под своды торжественных деревьев. Белый Конь скакал так, что деревья уж не мелькали, а слились в два огромных дерева, росших по сторонам дороги. Даша обернулась к седоку, вцепившемуся в её плечи.

— Не жми так! И музыку выключи!

Антоша был бы и рад послушаться первый раз в жизни, но руки не слушались.

— Тсс! Тсс! — прокричала Даша Белому Коню, успокаивая его бег.

Конь с маха перешёл на иноходь, и вот тогда-то и сверкнули с ближайшей сосны бешеные зелёные глаза. Огромная кошачья лапа просвистала у самого Антошиного уха, и сокрушённый могучим ударом магнитофон полетел, кувыркаясь, в придорожный подлесок, навсегда расставшись с пластмассовой ручкой на ремешке.

— Мама! — пискнул Антоша и потерял голос.

Даша втащила гостя по ступеням крыльца в сени, в горницу и только тут оставила в покое. Впрочем, указала на бобовый росток, который вытянулся чуть не до стола:

— Не наступи!

Убрала со стола самовар и чашки, забытые дедушкой и Ноем Соломоновичем. Постелила скатерть, села на хозяйское место.

Антоша стоял посреди горницы, озираясь, ноги и тело после скачки были как деревянные.

— Что стоишь? — удивилась Даша. Мой руки и садись обедать.

Девчонка командовала! Однако Антоше есть очень хотелось. По дороге в Старорусское лесничество он затерзал своего провожатого, отказываясь от любой еды. Ночью шоколадками питался.

«Что ж! Пусть потчует!» — решил Антоша, собираясь съесть всё, что предложат, и дважды, именно дважды, а то и трижды попросить добавки.

Антоша болтнул пестиком рукомойника, отёр руки о штаны и сел против девчонки, постукивая ложкой о тарелку. Да всё сильней, сильней.

И — хлоп! Половник, деревянный, дубовый, с дуршлаг, подскочил со стола и треснул в лоб.

Девчонка на половник даже внимания не обратила. Она улыбнулась кому-то за спиной у Антоши и разрешила:

— Подавайте! Подавайте! Мы ужасно проголодались.

«Свихнулся я, что ли?» Антоша перетрусил, когда из кухни прилетели и стали посредине стола чугун со щами, горшок с кашей, каравай хлеба, а из подпола водрузились на тарелки солёные грузди, огурчики, кочан квашеной капусты.

— Начнём со щей, — сказала Даша, чуть подвигая к себе пустую тарелку.

Половник тотчас черпнул в чугуне, и Дашина тарелка наполнилась. Пахло всё так вкусно, что Антоша даже придвинул тарелку. Половник, на этот раз вежливый и аккуратный, наполнил её до краёв.

— Этот дом — сторожка лесника, — сообщала между тем Даша. — Моего дедушку зовут Никудин Ниоткудович. Лес, который он охраняет, заповедный — Золотой Бор. Златоборье. Меня зовут Даша.

— Антон, — сказал Антоша, не замечая, что к нему вернулся голос.

Всё его внимание занимала танцующая в воздухе кринка с молоком. Кринка прибыла со льда и стала перед Антошей, запотевшая, холодная. Антоша торопливо дохлебал щи, до того захотелось отведать молока и каши, что впервые в жизни его тарелка показала дно.

«Велимир Велимирович не надул: в Златоборье и Домовой, и Леший… И все это не в прабабкины года, но теперь, вот сейчас. Всё это можно видеть и даже чувствовать», — Антоша потрогал ушибленный лоб.

Но уступать не желал покорителям его, Антошиной, воли. Папочка с мамочкой — в Канаду, а его — в чащобу…

Полные чугуны, горшки, кринки летали, а пустую посуду убирать пришлось самим. Даша принялась за мытьё, и Антоша ещё раз осмотрел просторную лесникову избу. Печь, четыре окна кровать. Вдоль стен под окнами лавки. Стол дубовый. Посреди избы росток! Столб в углу.

«А где я спать буду?» — подумал Антоша.

— Ты можешь устроиться за печкой, — сказала Даша, — но там тесно. Лучше на печке ложись. Ты ведь никогда не спал на русской печке?

И объяснила:

— С лавки упасть можно, а на печи широко. Сны хорошие снятся. Антоше было не по себе. Его подмывало что-нибудь сделать не так. Нашлась волшебница! Поглядел на бобовый росток и — бац по нему ногой. Промазал. Бац! — промазал.

— Растопчу! — заорал Антоша, подпрыгнул, чтоб хрястнуть росток обеими ногами. И — повис. Повис, как на помочах. И тут его потянуло, потянуло и усадило на печи.

— Ах, ты уже забрался, — сказала Даша, выходя из-за кухонной занавески. — Я сама на печи спала, но мне теперь на лавке будет удобней. К хозяйству ближе. Я рано встаю: Королеву подоить, кур накормить. Ивеню овса дать, воды.

Антоша сидел на печи, помалкивая.

— Я уже убралась, — сказала Даша. — Может, купаться пойдём? На Семиструйный ручей можно, можно на Чёрное озеро.

— Пошли, куда ближе. — Антоша примерился и спрыгнул.

— Ты уж в другой раз по лесенке спускайся. Ногу сломаешь, а я этого лечить не умею.

— Ты мной не командуй! Поняла? — грозно предупредил Антоша.