Златорогий череп

На второй этаж вела лестница, словно бы пережившая артобстрел. Только вместо ядер сюда целый день летели червивые яблоки, гнилые апельсины, битые яйца, квашеные помидоры, капустные листья и прочая ботва. Пахло здесь не так приятно, как у парфюмеров, все морщились и ускоряли шаг. Сыщик, зажимая нос, взбежал наверх и столкнулся с детиной в красном кафтане. Тот даже не заметил, продолжая скандалить:

– Это что? Граждане, родненькие, вы гляньте! Нет, вы гляньте, гляньте…

Люди боязливо вытягивали шеи, но подходить не отваживались. Верзила потрясал большой сырной головой, разрезанной пополам.

– Это, по-вашему, сыр? – спросил он Мармеладова, стоящего ближе всех.

– Сыр.

– Хороший, швейцарский, – поддакнул торговец, растирая покрасневшее ухо.

– Да какой же тут сыр? – изумился кафтан. – Сплошные дырки. Полпуда взял, а там целые пещеры выжраны. Мыши погрызли? Или сам исковырял?

Толпа замерла в сладко-трепетном предвкушении потасовки. Продавец, уже получивший затрещину, отодвинулся и спрятался за спину сыщика.

– Разве я за дырки платить должон?! А?

– Не должон! – зашумели зеваки.

– Слыхал, нехристь? Гроши верни! – амбал шмякнул оба сырных полукруга на прилавок. – Ну или того…

– Ч-чего?

– Сыру нормального дай.

– Эт можно-с! – воспрял духом бакалейщик.

– И чтоб никакой иностранщины!

– Извольте-с. Наш, костромской. Наиприятнейшего вам аппетиту!

Детина отломил изрядный кус от сырной головы, осмотрел пристально, понюхал, шевеля ноздрями, и остался доволен.

– Теперь в расчете!

Торгаш ухмыльнулся, радостно потирая руки. Швейцарский-то куда дороже отечественного, так что выгода на его стороне. А дырки можно в ресторацию продать, там орава посетителей сметет все, что подадут на стол, не моргнув глазом.

Сыщик добрел до центральной площадки второго этажа, расчищенной от торговых мест. Митя и доктор уже ждали его там.

– Мимо! – крикнул почтмейстер издалека.

– Похоже, затея с картой увела нас по ложному следу, – Мармеладов вытащил пистолет из шляпы, разрядил и спрятал в карман.

– От всей этой прогулки я весьма проголодался, – признался Вятцев. – Мы сегодня не обедали, а уже ужинать пора. Где же коробейники?

Он помахал рукой двум разносчикам, но те не спешили подходить, поглощенные беседой.

– А в Верхних рядах ценники придумали, – говорил тот, что с чубом.

– Это что же, как в пассаже? – его рябой коллега поправил петлю от лотка, чтоб не терла плечо. – Написана цифирь на бумажке и торговаться нельзя?

– Агась!

– Они разве немые? Или ленивые?

– Дураки оне набитые, вот что. Как можно не пособачиться за копейку?! Потом год приварку не видать!

Доктор, обиженный их невниманием, оборвал довольно грубо:

– Хорош трепаться! Почем изюм?

– По двадцати копеек фунт! – откликнулся чубатый.

– А по десять отдашь?

– По десять? А чего ж не отдать. Забирайте. Но только полфунта.

– Глядите, какой шутник выискался!

– За шутки денег не берем-с!

– А я калачи за бесценок уступлю, – неожиданно предложил рябой. – Только забирайте сразу все пять!

Почтмейстер удивился столь резкой перемене коммерческой тактики.

– Откуда такая щедрость?

– День на исходе. Вскорости нас сторожа начнут из рядов выгонять. А этот, с горбатым носом, такого страху на меня нагоняет. Прям жуть! В прошлом месяце он зыркнул на старика Горкина, а тот на следующий день помер. Уж лучше я заработаю чутка поменьше, но уберегусь от сглаза!

– Ну, не знаю. Сколько Горкин водки пил, просто чудо, что так долго прожил, – второй разносчик сплюнул на дощатый настил. – Но ты прав, лучше от греха подальше. Изюм забирайте, уступлю.

Мармеладов высыпал горсть монет прямо в короб и спросил, стараясь не показать волнения:

– Где, говоришь, у вас сторожа сидят?

– Тебе зачем, касатик? Какая потребность?

– Дружок мой наняться хочет, – сыщик кивнул на Митю. – Про условия разузнать охота.

– А, тогда идите вот по тому ряду, слева под лестницей у них каморка. Эй! Калачи-то заберите.

XV

Видали вы, как засыпает старый мерин? Пегая спина провисает, нижняя губа оттопыривается, а голова кивает, кивает, кивает… да и опускается низко, к самым коленям. Это еще не глубокий сон – уши подрагивают, ловя окружающие звуки, а хвост время от времени хлещет по бокам, прогоняя назойливых слепней. Но ближе к полуночи, когда уже и мошкара угомонится, когда ничто не станет отвлекать и тревожить, конь опустится на потертые колени, а после завалится на бок, похрапывая и вытягивая копыта, как юный жеребенок.

Так же отходили ко сну и торговые ряды. Сторожа с колотушками вывели на Ильинку зазевавшуюся или хмельную публику, заперли двери на засовы, погасили фонари. Пару часов хрустели картами: кто проиграл, тому и на обход из тепла выползать. Потом пятеро разбежались по поздним кабакам и борделям. «А чегой всем кулючить-то? Ежели беда какая, свистите, мы рядом, вмиг примчим!» Ватага вернется часам к пяти утра, там уж и дворники подтянутся, чтобы прибраться на этажах и лестницах. Пока же спи, отдыхай, пегая громада. Завтра придется вновь тянуть лямку от рассвета до заката. Без выходных и праздников…