Златоуст и Златоустка

– Похвально! – И Воррагам стал командовать, причём говорил не по-русски. Покорно подчиняясь, кланяясь при каждой команде, папуасы быстренько обследовали кузницу, притащили доспехи, копья, меч и какую-то шкатулку с позолоченными и посеребренными перьями, откованными в большом количестве.

– И на фига они тебе? – Бесцеля брезгливо поморщился, разглядывая перья. – Ты же давно завязал с этим делом. Семьяни ном примерным заделался. А где, кстати, детки? Где баба? Спрятал? Ну, ничего, мы найдём! – Толстый Том, сопя и перхая, стал рассматривать разнокалиберные перья; тут были и вполне нормальные, годные для писанины, и такие, которые могли бы служить остриём для копья.

И вдруг Воррагам хохотнул своим вороньим скрипучим горлом и что-то сказал аборигенам, которые метнулись исполнять команду.

– Вначале было Слово и Слово было Бог? Кажется, так говорится в вашем священном писании? – Воррагам ухмыльнулся от мысли, внезапно его поразившей. – А ты хотел быть вровень с Богом, да?

– Ты хоть и в чёрном, Анатас, да не похож на священника, я перед тобой исповедоваться не буду.

Это спокойствие духа и твёрдость подспудно раздражали Воррагама – хотелось увидеть врага на коленях, облитого слезами, измазанного соплями.

– Значит, ты хотел быть вровень с Богом? – Глядя куда-то на гору, Анатас поправил чёрные очки. – Сейчас ты будешь вровень. Эй, папуасы! Берите перья, те, что потолще, молотки берите!

– А чо мудрить? – В руках Бесцели заблестели два ствола. – На фига нам делать из него героя-мученика? Тоже мне Исусика нашли…

– Спрячь! – приказал Воррагам. – Причём тут Исусик?

Книжки, дядя, надо не только издавать, но и почитывать.

– Да что вы говорите? – ехидно удивился Толстый Том. – Ну-ну, и что ты вычитал?

– А то, что распятие было всегда настолько жуткой и унизительной казнью, что его применяли только в отношении рабов или бунтовщиков. – Воррагам тросточкой потыкал в сторону приговорённого. – А этот хрен моржовый? Кто он такой?

– Раб! – согласился Толстый Том, изумлённый поворотом дела. – Бунтовщик! Предатель! Переметнулся на ихнюю сторону. Сука. И все деньги со счётов моих забрал. Такого не то, что распять – живым на куски надо резать!

Аборигены притащили крепкий свежий крест, имевший поначалу шестиконечную – православную – крестовину. Однако Воррагам приказал обрубить крестовину, обкорнать до того, чтобы она заимела Т-образную форму, так называемый разбойничий крест; в Древнем Риме восставших рабов распинали на подобных крестах.

Бесцели эти приготовления казались театральными.

– Какого чёрта! – зарычал он, вынимая финку. – Давай лучше порежем на куски!

– Можно, конечно, и порезать, сырым сожрать или зажарить, но… – Воррагам тросточкой потыкал в сторону избушки на курьих ножках. – Разве ты не слышишь глас народа? Глас народа надо уважать!

И только тогда приговорённый обратил внимание: около избушки на курьих ножках столпились какие-то люди, звери, черти рогатые, домовые и лешие. Сначала он подумал, что это нечисть, а потом как будто варом обварило. Бывший Король Мистического мира стал узнавать своих «детей» – многочисленных литературных героев, среди которых кого только не было. Когда-то «папаша» играючи убивал этих «детей», насиловал, резал, в петлю заталкивал, бросал под колёса поездов и машин. И вот пришло возмездие.

– Распни его! – с кошмарно-сатанинским наслаждением кричала толпа литературных детей, с ненавистью глядя на отца. – Он возомнил себя богом! Распни его! Распни!

И дальше всё поплыло как во сне – в тяжёлом, мучительном, жутком. Его подняли на скалу, на голую вершину. Далеко было видно – привольно. Солнце ещё держалось над океаном, но тёмно-алый нижний край уже хлебнул водицы и отяжелел, сбавляя жар, – солнце начинало мокнуть, остывать; вода под ним кипела и туманилась, наполняла дымом притихшую округу. Альбатросы реяли в дальнем далеке. Плаксиво, тонко вскрикивали чайки. Внизу прибой гудел. Пронзительный и тонкий крик дельфина, похожий на крик ребёнка, заставил вздрогнуть и подумать о том, как хорошо, как вовремя ушла семья.

И тут он почувствовал первый укол золотого пера, похожего на гвоздь. Раздался приглушённый стук. Захрустели пробитые сухожилия, кости. Кровь покатилась в потные ладони, сведённые судорогой. Он побелел, взопрел от боли, но ни стона, ни крика палачи не дождались. Он только заговор шептал сквозь зубы:

– Стоит Понтий Пилат с ключами, стоят сорок бесов со злыми очами, толпа стоит возле креста, ждёт распятия Христа. Кто по Нему слезу проливал, того за грехи Он прощал. Господи! Рабов этих прости, грехи им отпусти, и пошли к моим врагам Ангела-усмирителя, а мне с небес пошли Ангела-сохранителя…

Золотые перья одно за другим пробили ему руки, пробили ноги. Потом его подняли на кресте. Закрепили над океаном, полным закатной крови. Это был странный закат. И Воррагам, живущий чёрт знает сколько, мрачно глядя на зарево, передёрнул плечами. «Точно также солнце меркло в небесах, когда был убит Юлий Цезарь, – вспомнилось ему. – И примерно такой же закат полыхал, когда Христа распяли…»