Зло

Лева тяжело сел на стул. Налил водки в фужер, жадно выпил. Отдышался и сказал:

— Тебе не поверят.

— Мне-то как раз и поверят. А тебе после этого во внутренней тюрьме бушку отвинтят и ночью в крематорий отвезут.

— Ты не посмеешь…

— Посмею, Лева, посмею. Но у тебя есть шанс. Оставь нас в покое. Понял?

— Понял, — уже спокойно ответил Лева.

— Успокоился, — засмеялся Ельцов, — решил, что с фраером лопоухим дело имеешь. Нет, стукачок. Ты прикинул, что утром побежишь и сообщение напишешь, что мы решили начать террористическую деятельность. Нас чекисты повяжут. Но запомни, при обыске все бумаги изымут. Возьмут и мой рапорт, а в нем написано: мол, ты по пьяни мне шепнул, что получил указание «зарядить» мастерскую Сережки Голованова антисоветской литературой. Нам, конечно, сроки намотают, а тебе, как предателю святого чекистского дела, крышка. Теперь понял?

— Понял, — деловито ответил Лева, — а если я напишу сообщение о бесперспективности разработки?

— Напиши. — Ельцов достал папиросу, закурил.

— Ну а дальше как? Мне ведь работать надо. — Лева намазал бутерброд остатками икры. — Ты же сам знаешь, что известно пятерым — достояние всей Москвы.

— А что известно пятерым?

— Ну, мои имена.

— Я скажу им, что ты золотишник, поэтому и представлялся клиентам разными именами.

— Значит, я могу спокойно работать?

— Работай, — усмехнулся Ельцов, — работай, я тебя не сдам.

Лева с трудом проглотил бутерброд. С сожалением окинул взглядом стол, полный жратвы.

— Ты оставайся, выпей, поешь, погуляй, — Ельцов встал, — я за стол заплатил.

Он пошел к выходу. У дверей оглянулся, Лева накладывал на тарелку салат «оливье».

Через много лет полковник Ельцов стал бывать в Доме журналистов. Там Лева-Боря был завсегдатаем, но звали все его Евгением Петровичем…

* * *

Игорь Дмитриевич стоял во дворе на Большом Сергиевском. Ничего здесь за тридцать шесть лет не изменилось.

— Ну, что ты стоишь, сыщик? — услышал он голос Сергея.

Голованов высунулся из окна второго этажа и насмешливо смотрел на Ельцова.

— Заходи, я только что кофе смолол, есть бутерброды с баночной ветчиной.

— Югославской?

— Обижаешь, с самой что ни на есть советской.

— Устоять невозможно. — Ельцов шагнул на крыльцо, открыл дверь.

Аромат кофе заполнил мастерскую, перебив приторно резкий запах красок. Игорь Дмитриевич увидел на столе в гостиной натюрморт: крупно нарезанная, слезящаяся в желе ветчина, разрезанные пополам французские булки, шоколадно-вафельный торт, нестерпимо желтый лимон и бутылка коньяка «Двин».

— Ну как? — спросил вошедший с двумя медными турками в руках Сережа Голованов.

— Натюрморт почище, чем у Ивана Хруцкого.

— Надо же, какие пошли просвещенные сыщики, — захохотал Сергей и разлил по чашкам ароматный крепкий кофе. — Ты коньяк пить будешь?

— Я за рулем.

— Ну и что, от одной рюмки с тобой ничего не случится.

— Наливай.

Они выпили коньяк, запили душистым кофе, и Ельцов с наслаждением закусил мягкой ветчиной.

— Отличная вещь, — пробурчал он с набитым ртом, — куда как лучше импортной.

— Еще бы, эти баночки в спецпайках дают, — похвастался Сергей.

— Где украл?

— Ящик в подарок от директора мясокомбината получил.

— Врешь.

— Сука буду! — Сергей щелкнул ногтем большого пальца по зубам.

— За что такая честь?