Злой город

Телеги Игната были почти пустыми — все, что лежало на них, было роздано на потребу обороне города. Телеги Семена были куда полнее, потому как хозяин рассудил здраво — на кой воинам меха весною? Только мешать будут в сече. Потому, остановив кровь, текущую из носа и кое-как отскоблив подсохшую юшку с бороды, свернул Семен торговлю-раздачу быстро и сноровисто, и сейчас вместе с братом вел обший караван в купеческую слободку — благо дома рядом.

На хмурых лицах братьев застыла тяжкая дума. Говорить не хотелось. А чего говорить — ясно все. Но и молчать тоже было невмоготу. Есть такое свойство души человеческой — поговоришь об общей беде с товарищем по несчастью, вроде и полегче. Пусть даже от разговоров этих толку никакого — одно сотрясение воздуха.

Первым нарушил молчание Семен:

— Воевода людей послал оплывший за зиму ров глубже рыть, подгнивший обруб[80] править, склоны вала ровнять, надолбы[81] ставить. Что мыслишь? Поможет?

— Супротив Орды? — горько усмехнулся Игнат. — Поможет. На час позже нас на копья взденут. В дальних странах видал я крепости — вернее, остатки крепостей, что были куда посерьезней нашей. Да только ордынцы сметали их с пути, словно пылинку. Невеликие были те остатки, скажу я тебе.

— И чего делать-то будем? — осторожно спросил Семен. Все еще не верилось ему, что налаженная, размеренная жизнь кончается и до конца ее остались считаные часы.

— Эх… — вздохнул Игнат. Потом поднял голову и, взглянув на тусклое весеннее солнце, остановился и зажмурился на мгновение. — Ехал домой, думал, родню увижу, отчий дом, отдохну — да снова в путь-дорогу. Эдак вот живешь-живешь и не знаешь, что твоя путь-дорога — вот она, закончилась…

— Дык путь-то, он не один. Другой найти можно, — осторожно сказал Семен.

Игнат перестал любоваться Ярилой сквозь веки и, открыв глаза, внимательно посмотрел на Семена.

— Другой можно, — сказал он, возобновляя шаг в такт равнодушным шагам волов, влекущих телеги. — Да только это уже не наш путь будет, брат.

Впереди показались коньки знакомых крыш. Однако Игнат, похоже, домой идти не собирался.

— Слышь, Семен, — сказал он, снова останавливаясь. — Отведи-ка мои телеги в детинец.

— В детинец? — удивился Семен. — Ты в своем уме? То ж тебе не ярмарка.

— Так я не торговать в детинце собрался, — сказал Игнат.

— А какого тогда лешего… — начал Семен.

— А такого, — отрезал Игнат. — Наши меха нынче городу сильно сгодиться могут.

— Не возьмет ордынский хан откупного, — покачал головой Семен. — На кой ему откуп, когда все можно забрать вместе с откупщиками?

— Задумка одна есть, — сказал Игнат. — Надо с Федор Савельичем обмозговать. Да и сам я, глядишь, воеводе сгожусь. Поди, не калика перехожий, меч в руках держать не разучился. Ну так отведешь телеги?

— Отведу, — пожал плечами Семен. — Только поначалу скотину накормлю да сам отобедаю. И тебе то же советую.

— Не до обедов нынче, — отмахнулся Игнат. — Время не ждет.

Он повернулся к крайней телеге, вытащил заранее припасенный сверток с длинным кольчужным доспехом дорогой византийской работы и тяжелым боевым топором, купленным в Суроже, отвязал от задка телеги коня, вскочил в седло и поскакал к детинцу.

— Ну что ж, скачи, братко, — хмыкнув, сказал Семен вслед удаляющемуся вдоль улицы топоту копыт. — Может, и вправду помимо твоих мехов заодно сгодится воеводе и твоя шкура. На что-нибудь…

* * *

Перестук множества топоров слился в один сплошной шум, словно огромная стая дятлов спустилась на Козельск и истово принялась за работу, выковыривая из коньков крыш промерзших за зиму жуков-древоточцев.

Сотни факелов разгоняли ночную тьму. Вонь горящей смолы, которой были пропитаны факелы, перестала быть вонью, став привычной.

Сразу делалось многое.

Затачивались деревянные колья, которые завтра будут воткнуты в дно рва и по всему его дальнему краю, навстречу вражьей коннице. Да и пешцам преодолеть такие надолбы будет ой как непросто. Ровнялись до отвесных откосы самого рва, слегка осыпавшиеся за зиму. В них деревянными молотами глубоко вбивались заостренные бревна, на торцы которых тут же набивалась обшивка-обруб, дабы те откосы не обвалились. Поправлялась двускатная крыша над крепостными стенами, защищающая головы воинов от падающих сверху на излете стрел и камней. По приказу воеводы строились новые широкие всходы[82], ведущие на стену изнутри крепости. Густо смазывались жиром цепи, ворот подъемного моста и петли тяжелых городских ворот. Менялись, где надо, подгнившие бревна и крученные из воловьих жил тетивы больших самострелов, установленных на стенах — да мало ли работы найдется людям, готовящимся к осаде? Тем более что времени для той подготовки — кот наплакал.

Потому и работали горожане днем и ночью, никем не подгоняемые, лишь беспрекословно слушаясь команд воеводы, неважно, кому они дадены — огнищанину или же последнему холопу. Перед общей бедой все равны…