Злой рок. Политика катастроф

Всем этим потенциальным катастрофам мы можем приписать лишь нами же придуманную степень вероятности. Но как тогда их предвидеть? Лучший ответ, видимо, такой: их нужно вообразить. В течение последних двухсот лет, со времен Мэри Шелли, этим занимались писатели-фантасты. И смертоносная эпидемия — лишь одна из многих форм, которую обретал в их фантазиях конец человечества.

Антиутопии читаются как история будущего. И в этом есть явное противоречие. На самом деле независимо от того, к чему стремились авторы — высмеять, бросить вызов, высказать предостережение или просто развлечь, — воображаемые антиутопии отражали страхи своего времени, а если точнее, опасения литературной элиты. И мы, изучая научную фантастику, можем понять тревоги прошлого, которые порой сами сыграли немалую роль в истории. Рэй Брэдбери как-то сказал: «Я не предсказываю будущее. Я его предотвращаю»[1589]. Но на многие ли политические решения повлияли антиутопические фантазии? И часто ли эти решения оказывались мудрыми? Скажем, в основе политики умиротворения отчасти таился преувеличенный страх: англичане боялись, что люфтваффе может учинить в Лондоне такие же разрушения, как марсиане в романе Уэллса. Конечно, в большинстве случаев никакие кошмарные видения не склоняли политиков к принятию превентивных мер. Однако научная фантастика иногда становилась источником вдохновения. Когда пионеры Кремниевой долины пытались представить, для чего может пригодиться интернет, они часто обращались за идеями к таким писателям, как Уильям Гибсон и Нил Стивенсон. Ни одна современная дискуссия о последствиях использования искусственного интеллекта не обходится без хотя бы одной отсылки к фильмам «Космическая одиссея 2001 года» и «Терминатор». И почти в любой беседе о робототехнике упоминают рассказ Филипа Дика «Мечтают ли андроиды об электроовцах?» — или снятый по мотивам этого рассказа фильм «Бегущий по лезвию».

Теперь, когда пандемия, которой мы так долго боялись, наконец случилась — наряду с повышением уровня моря, виртуальной реальностью и по крайней мере прототипами летающих автомобилей (не говоря уже об уровне государственной слежки, который не мог привидеться Джорджу Оруэллу и в страшном сне), — мы можем вновь обратиться к научной фантастике и спросить: «Кто угадал будущее лучше всех?» Ведь правда в том, что антиутопия, по крайней мере в некотором отношении, — это наше время, а не какое-то отдаленное будущее. История грядущего заслуживает нашего внимания отчасти потому, что помогает ярче представить, в какой именно форме оно к нам явится. Прогнозы любого рода по-прежнему строятся на исторических данных. Модели, основанные на теории, могут сработать, но нам не проверить их без статистики прошлых лет. И все же очень непросто, изучая минувшее, предположить, какими окажутся предстоящие технологические перемены. Научная фантастика дает нам широкую выборку воображаемых скачков истории, о которых мы могли бы даже и не задуматься, если бы смотрели только назад.

В книге Мэри Шелли «Франкенштейн» (1818) ученый, по имени которого и назван роман, создает искусственного человека. Это первый из многих встречающихся в литературе экспериментов такого рода, обернувшихся катастрофой. Подобно Прометею, укравшему огонь, Франкенштейн покаран за свою самонадеянность. Впоследствии Шелли написала роман «Последний человек» (1826), в котором, как мы видели, пандемия убивает весь род людской, оставляя единственного выжившего. «Последний человек», с его картиной массового вымирания и обезлюдевшего мира, заслуживает права считаться первым настоящим романом-антиутопией. Коммерческого успеха он не снискал. Впрочем, к 1890-м годам Герберт Уэллс сделал жанр популярным. В своей «Машине времени» (1895) он изобразил кошмарное будущее Земли — год 802 701-й, — в котором на расу элоев, равнодушных вегетарианцев, охотятся обитатели подземелий — морлоки. Иными словами, видообразование разделило людей на две вырождающихся половины: на глупый скот и ненасытных троглодитов. Главный герой Уэллса отправляется еще дальше во времени и видит последнее дыхание жизни на умирающей планете. В «Войне миров» (1898) вторгшиеся марсиане уничтожают лондонцев при помощи оружия, жутко похожего на то, которое будет вскоре использоваться во время земных войн. Здесь род людской спасается благодаря патогену, к которому у пришельцев нет иммунитета.