Злоключения добродетели

Я блуждала по этому сараю и находилась там достаточно времени, чтобы можно было заподозрить меня в злом умысле, в котором меня обвиняли. Итак, начинается судебная процедура. Она ведется по всем правилам: все свидетели обвинения выслушиваются, в то время как все мои попытки оправдаться не принимаются во внимание. В результате было доказано, что я являюсь поджигательницей и что я имела сообщников, которые совершили кражу, пока я занималась поджогом. И далее, без всяких разбирательств, на рассвете следующего дня меня доставляют в лионскую тюрьму и заключают под стражу как поджигательницу, убийцу ребенка и воровку.

Надо сказать, я уже давно привыкла к клевете, несправедливости и несчастьям, которые с самого детства сопровождали любое добродетельное движение моей души. И на этот раз, вновь наткнувшись на шипы, я испытывала боль скорее тупую, чем мучительную, и больше рыдала, чем сетовала на злую судьбу. Тем не менее, повинуясь закону самосохранения, я, как и всякий страждущий, готова была испробовать любые средства, чтобы выкарабкаться из западни, куда была загнана суровыми невзгодами. И тут вдруг я вспомнила об отце Антонине. Какой бы сомнительной ни казалась возможность найти в его лице поддержку, я все же не могла отказаться от этого шанса и решила к нему обратиться. Я попросила, чтобы нам устроили встречу. Антонин не знал, кто именно пожелал его видеть, и поэтому не замедлил явиться. Разобравшись, что к чему, он притворился, что не узнает меня. Тогда я сказала надзирателю, что преподобный отец может и не припомнить меня, так как был моим духовником в годы далекой юности, и настаивала на беседе с ним с глазу на глаз. Моя просьба была удовлетворена. Едва мы остались в камере одни, я бросилась к ногам монаха, умоляя вызволить меня из беды. Я обрисовала ему весь ужас моего положения, доказывала свою невиновность. Я дала ему понять, что неприличный разговор, который он вел со мной два дня назад, восстановил против меня особу, которой я была рекомендована, и она теперь выступила в качестве моей обвинительницы. Монах выслушал меня очень внимательно.

«Вот что, Софи, – сказал он наконец, – надеюсь, что хоть сейчас ты проявишь благоразумие и не будешь выходить из себя, как делала это всякий раз, когда я пытался победить твои проклятые предрассудки. Теперь ты видишь, куда они тебя завели. Неужели ты еще не убедилась, что твои нравственные принципы ничего, кроме бесконечных бед, тебе не принесли. Так измени им хоть раз в жизни, если хочешь продлить свои дни. Я вижу только единственный способ тебя спасти. Один из наших святых отцов – близкий родственник интенданта и губернатора. Я переговорю с ним. Он объявит тебя своей племянницей и будет ходатайствовать перед властями о приостановлении судебной процедуры при условии, что ты пострижешься в монахини. На самом же деле ты исчезнешь для света, и он отдаст тебя в мои руки. Я буду держать тебя на своем попечении до тех пор, пока сочту нужным; может быть, когда-нибудь я и верну тебе свободу. Однако не скрою, что в течение этого своеобразного заключения ты будешь всецело предоставлена мне. Ты станешь покорной рабой моих капризов и прихотей, ты будешь безропотно удовлетворять их, ведь ты прекрасно понимаешь, что я имею в виду, Софи. Так выбирай же: мое предложение или эшафот – и не медли с ответом».

«Уходите прочь, отец Антонин, – содрогнулась я от ужаса, – вы чудовище, вы злоупотребляете моим безвыходным положением, предлагая сделать выбор между смертью и позором. Так знайте же – я скорее предпочту умереть невиновной, чтобы, по крайней мере, не мучаться от угрызений совести».

Мое сопротивление воспламенило этого негодяя, и он имел наглость продемонстрировать мне всю полноту своего возбуждения. Бесстыдник находил особую прелесть в любовных ласках среди цепей и оков, под карающим мечом правосудия, нависшим над моей головой. Я пытаюсь вырваться, он преследует меня, опрокидывает на жалкую соломенную подстилку, служащую мне ложем, и удовлетворяет свою похоть, обильно оскверняя меня отвратительными следами своего сладострастия.

«Ну, что ж, – проговорил он, поднимаясь с подстилки и приводя себя в порядок, – вы не желаете принять от меня помощь, дело ваше. Я умываю руки и не стану ни содействовать, ни вредить вам. Но, если вы вздумаете сказать хоть одно слово против меня, я обвиню вас в самых невероятных преступлениях, лишив малейшей возможности защищаться. Подумайте об этом хорошенько, прежде чем жаловаться, и постарайтесь вникнуть в смысл того, что я сейчас скажу надзирателю. Итак, я навсегда избавляю вас от своего общества».

Антонин стучит в дверь, входит надзиратель.

«Сударь, – обращается к нему этот мерзавец, – добрая девушка обозналась. Ей хотелось поговорить с отцом Антонином, но тот сейчас в Бордо. Я же увидел ее впервые и не был с ней раньше знаком. Она попросила выслушать ее исповедь – я не мог ей отказать. А теперь кланяюсь вам обоим. Если когда-нибудь понадобится моя помощь, я всегда к вашим услугам».