Злые дети

— Вы верно понимаете проблему, молодой человек, — согласился Романов. — Можно знать кое-что по многим предметам. Можно в совершенстве изучить один предмет. Но нельзя изучить в совершенстве многое. Во всяком случае, на это неспособен нормальный человек. Но не будем забегать вперед.

— Я весь — внимание.

— Педология начала развиваться на Западе во второй половине девятнадцатого века как комплексная система изучения проблем детства со всеми характерными для этого возраста нюансами. Ведь очень важно не только выяснить, как заставить ребенка что-то делать, но и понять, почему тот или иной метод работает, а другие работают не всегда или не работают вовсе, хотя прекрасно работают со взрослыми. Но западная наука была ограничена некими морально-этическими рамками и западными же традициями. И тогда знамя подняла Россия.

— После октябрьского переворота, — догадался Макаров.

— Я человек старый и предпочитаю термин Великая Октябрьская революция, — поправил Романов. — Это было странное время. Я родился незадолго до войны и не могу быть свидетелем событий. Но я хорошо помню те ветры, что гуляли над страной и определяли наш облик. Мораль не была уничтожена, но она претерпела огромные изменения. То, что делалось «для народа», «для Родины», «для будущего», несло на себе печать святости и получало индульгенцию на обвинения в аморальности.

— Аморальности? — переспросил Макаров.

— Советская педология, зародившись в двадцатых, за десяток лет совершила такой гигантский рывок вперед, какого западные педологи не смогли бы совершить никогда.

— Почему?

— Потому что у нас, во-первых, имелась школа Сеченова по изучению функций человеческого мозга.

— А во-вторых?

— А во-вторых, новая мораль, отрицающая буржуазные ценности и стремящаяся к созданию нового человека, человека будущего. Согласитесь, молодой человек, цель весьма благородная.

— Благими намерениями… — задумчиво проговорил Макаров.

— Да. Ими вымощена дорога в ад, — согласился Романов, но тут же хитро блеснул глазами. — Но во всем есть второй слой. Например, в озвученной вами пословице.

— И какой же?

— Некоторые, в том числе и я, считают, что ключевое слово в ней — «намерения», а не «благие».

— То есть?

— То есть дорогу в ад мостят те, кто вечно намеревается творить благо, вместо того чтобы его творить на деле, пусть даже и ошибаясь. Проклятие обломовщины. Но мы отвлеклись. Так вот, лишенные решеток церковных постулатов о духовности и бессмертной душе, сбросившие путы либерально-буржуазных ценностей и обычной мещанской морали, молодые советские ученые под руководством того же профессора Павлова подошли к вопросу сугубо цинично и практично. Они стали изучать ребенка, как предмет, как механизм, не отвлекаясь на сакральные понятия и прочую ерунду. И просто напугали западный мир.

— Чем?

— Я упомянул труд Сеченова о физиологии человеческого мозга. Так вот, цензурным комитетом Санкт-Петербурга этот труд был запрещен. Фундаментальнейшее исследование, выводившее человеческое знание на совершенно новый, невероятный рубеж, оказалось неприемлемым для общества, живущего по патриархальным устоям. Я процитирую…

Романов протянул руку и из кухонного ящика достал вполне себе современный планшет, окончательно перестав изображать из себя схимника.

— Вот! Резюме цензурного комитета. «Данное сочинение является материалистической теорией, которая лишает человека и самосознания, и свободы воли. Ниспровергает все понятия о нравственных обязанностях, о вменяемости преступлений. Разрушая моральные устои общества, разрушает религиозный догмат жизни будущей. Она не согласна ни с христианским, ни с уголовно-юридическим воззрением и ведет к развращению нравов. Посему подлежит судебному преследованию и уничтожению, как крайне опасная по своему влиянию на людей…» Понимаете?

Макаров не ответил. Он не был уверен, что понял старика.

— Государство, скованное цепями ортодоксального православия, не могло позволить, чтобы какая-то там наука уничтожила миф о том, что человек — творенье божье, созданное по образу и подобию самого Творца. Рассматривать человека, как механизм, который функционирует по совершенно четким и вовсе не божественным алгоритмам, разглядывать его устройство, как устройство парового котла или арифмометра, чинить его и переделывать — это же невероятная ересь! А представьте, как бы на это отреагировало общество Европы или Америки. Ведь там жизнью правили Католическая церковь и суровые пуритане. Черт возьми, в девятнадцатом веке европейские церковники запрещали ампутацию больных органов, потому что это — вмешательство в божье творение!

— А наши ученые такого давления не испытывали.

— Верно! И пошли вперед такими шагами, что не догнать. Педология и сейчас в ходу на Западе. Но тамошние ученые и близко не подошли к тому, чего достигла советская педология всего за десять лет почти век назад. Потому что там никогда не заплатят такую цену.

Макаров почувствовал озноб. Ему не хотелось услышать то, что должен сказать старый ученый.

— Цену?