Злые происки врагов

Когда я довел Веру Ивановну до квартиры и уверил ее, что не потерял на своем самаритянском подвиге ни минуты, поскольку неправильно рассчитал время и пришел на встречу с другом на час раньше, чем нужно, она любезно пригласила меня выпить хозяйского кофе. За кофе Вера Ивановна расспросила меня о работе, о семье и, кажется, прониклась ко мне доверием, во всяком случае, разоткровенничалась. Рассказала о дочке-инвалиде, пожаловалась на пьющего зятя и на тяжелую жизнь — Вера Ивановна практически единственный кормилец в семье. Потом я незаметно подвел ее к разговору о хозяйке. Добрая женщина с радостью ухватилась за возможность посплетничать. Жердочкина, рассказала она, — важная шишка в Комитете образвания. Но метит Галина Николаевна гораздо, гораздо выше. В настоящий момент она сражается за теплое местечко в Думе. Избирательная кампания в самом разгаре.

— Какая избирательная кампания? — удивился Леша. — До выборов еще три года!

— С предыдущим народным избранником от того округа, где баллотируется Жердочкина, что-то случилось, — объяснил Генрих. — Теперь на его место претендуют пятеро кандидатов. По словам Веры Ивановны, Жердочкина всерьез рассчитывает на победу. Электорат в округе в основном ориентирован на демократов, а ее соперники — не того поля ягоды. Один — коммунист, другой — националист, третий — военный, а четвертый вообще никто. Никому неизвестный самовыдвиженец склочного нрава, всю жизнь искавший справедливость в товарищеских и нетоварищеских судах. А у Галины Николаевны кристальная биография убежденной демократки.

Я поперхнулась чаем.

— Теперь понятно, почему она так испугалась, — сказал Леша и объяснил остальным: — Когда-то Жердочкина имела неосторожность поделиться своими планами на будущее с Варькой и Надеждой. Она мечтала пробиться в ряды партийной элиты. Естественно, коммунистической.

— Ерунда какая-то, — пробормотала я. — Мало ли какую чушь несут подростки в четырнадцать лет! В конце концов, у всех у нас позади комсомольская юность. Не могла она испугаться из-за такой чепухи!

— Еще как испугалась! — заверил Генрих. — Вера Ивановна рассказала мне о вашем вчерашнем визите. После вашего ухода Жердочкина дрожала, как осиновый лист. Бросилась кому-то звонить, плотно закрыв за собой дверь. А потом строго-настрого запретила Вере Ивановне впускать тебя и отвечать на вопросы о хозяйкиной карьере. Даже к телефону подходить не велела.

Я помотала головой.

— Ничего не понимаю.

— А я, кажется, понимаю, — сказал Леша. — Когда Жердочкина тебя увидела, в первую минуту она испугалась от неожиданности — просто потому, что ты знаешь о ней нечто такое, о чем она не хотела бы вспоминать. А ты, заметив ее испуг, повела себя агрессивно да еще пристала с расспросами о карьере. Допустим, ты узнала, что она перекрасилась в демократку и лезет в Думу, и, кто тебя знает, вдруг заявишься на какую-нибудь ее встречу с избирателями и расскажешь собранию о ее честолюбивых юношеских замыслах — про райком комсомола, про вступление в партию, как она метила в ВПШ и так далее?

— Я что, похожа на сумасшедшую?

— Спрашиваешь! — проснулся Прошка.

— Сумасшедшая не сумасшедшая, а предсказуемой тебя не назовешь, — смягчил диагноз Леша. — Оценив комичность ситуации, ты вполне могла забавы ради поделиться своими воспоминаниями с избирателями или журналистами — наймитами конкурентов. Тем более что сердечности по отношению к Жердочкиной ты не выказала. А для нее сейчас важен каждый голос.

— В любом случае подозрения с Жердочкиной можно снять, — резюмировал Генрих. — Охота была без пяти минут депутату ввязываться в криминал — незадолго до выборов.

— Ладно, Жердочкину вычеркиваем, — согласилась я. Тем более что мы с Лешей, кажется, нашли виновницу моих бед. — И я рассказала о Липучке, о ее перевоплощении в классическую красавицу, из-за чего я не обращала на нее внимания, хотя вот уже несколько лет то и дело натыкаюсь на нее возле своего дома, и, наконец, о ее дружбе с Софочкой, соседкой, чьей единственной страстью остается неукротимое любопытство, направленное, похоже, исключительно на мою персону.

Марк вздохнул:

— Ну что ж, придется вступить в контакт с Софочкой.

Я оцепенела.

— А вот ты точно не в себе! Я восемь лет руками и ногами отбиваюсь от ее навязчивых попыток сойтись со мной поближе, а ты собираешься в одночасье свести на нет все мои усилия? Побойся Бога, Марк! Уж лучше явка с повинной!

— Ну уж нет! — отрезал он. — Не для того мы тут копья ломали, чтобы тебя упекли за решетку. Вовсе не обязательно тебе самой разговаривать с Софочкой. Это могу сделать я, Прошка или Генрих…

— Не думаешь ли ты, что Софочка не учует, откуда дует ветер? За восемь лет бдений у дверного глазка и кружки, прислоненной донышком к стене, она как-нибудь уяснила, что мы неразделимы, словно сиамские близнецы! Оказав услугу любому из вас, она будет рассчитывать на мою благодарность. Нет, лучше умереть, чем стать ее должницей!

Голос мой набирал силу, и Леша, безошибочно спрогнозировав бурю, попытался повернуть корабль в безопасную гавань: