Змееносец

- Я поэт. Поэтам это свойственно, - в два шага он был возле нее и склонил перед нею колени, так и не осмеливаясь взять за руку. – Будьте моей женой, мадам.

- Вы сошли с ума, Серж, - она прикрыла глаза и чуть качнула головой.

- Давно. Едва увидел вас. Будьте моей женой.

- Серж, это невозможно. И вы об этом знаете.

- Все возможно, если вы этого хотите, - прошептал он горячо, пытаясь заглянуть в ее печальные изумрудные глаза, - я не прошу вас стать супругой трубадура. Я прошу вас стать женой маркиза де Конфьяна, пребывавшего многие годы в опале у своего рода, воспитанного герцогом де Жуайезом, но теперь вернувшего свое имя. Будьте моей женой, Катрин.

Она замерла на несколько мгновений. Стало тихо. Его слова оказались тяжелым камнем, глыбой неподъемной, и он сам это чувствовал, глядя на нее. И все же надеялся.

- Вы… обманывали меня? – наконец, недоуменно спросила она, вскинув брови, едва смогла говорить. И медленно осознавала правду. Хотя лучше бы ей не знать. – Все это время вы смеялись надо мной? Вы забавлялись?

- Нет, я не…

Но Катрин не слышала его и не давала ответить, отчаянно стараясь не заплакать, надеясь, что голос дрожит не слишком заметно.

- Вы заставили меня забыть о чести, потребовали отказаться от всех приличий, сообразных моему положению, и вынудили принять любовь, недостойную меня, - она перевела дыхание. Нужно взять себя в руки. Больше не может быть места слабости. Бессилие, обида, разочарование, которые она испытала в первое мгновение, превращались в гнев. – А теперь вы как милость даруете свой титул и выступаете в роли благодетеля, во власти которого не позволить мне пасть в глазах людей, чье мнение перестало меня интересовать? Уходите, мессир! – оттолкнула она Сержа. – Я не желаю вас больше видеть. Никогда. Отныне день, когда я узнала вас, я буду считать самым ужасным днем в моей жизни. Если бы возможно было вычеркнуть его навсегда… и забыть вас… не знать вовсе… Я ненавижу вас, - зло произнесла она.

- Я не дарую вам титула, - в замешательстве медленно произнес он. – Я дарую вам свою любовь, как вы одарили меня своей! Я хотел лишь знать, готовы ли вы принять меня тем, кто я есть, но не тем, кем меня делает мое происхождение. Я обманул вас, да, и я раскаиваюсь в том, что доставил вам страдания. Но не гоните меня. Иначе мы оба будем расплачиваться за это.

- Не вам указывать, за какие грехи мне придется расплачиваться, - сказала герцогиня презрительно. – В погоне за своей нелепой мечтой вы не просто измучили меня. Вы уничтожили меня. Но тем легче мне будет в будущем. Ступайте, маркиз. Вы опоздали со своими признаниями.

Смертельно бледный, маркиз де Конфьян медленно поднялся с колен и проговорил, едва сдерживая гнев, рвущийся из голоса, овладевающий им все сильнее:

- Вы не меня – страдание свое любили. Запретность чувств. Что ж, такой красоте не стоит хоронить себя в монастыре. Вы верно все сказали – вам будет легче в будущем. Идите лучше замуж. За короля. Короне нужны лицемеры.

Катрин смотрела ему прямо в лицо. Холодно и надменно, не желая замечать его закипающего гнева.

- А вы любили свое шутовство. Которое было злым и жестоким. Вы изводили меня своими признаниями, не отвечать на которые с каждым разом мне становилось все труднее. И смели обвинять меня в неподобающем поведении. Вы называете меня лицемеркой, достойной короны. И ни разу не поинтересовались, почему я приняла предложение короля. Когда вы все могли разрешить в одночасье, сказав правду.

- Прекрасно! Мы стоим друг друга! Лицемерка и шут! Вы гоните меня, Катрин? Это ваше последнее слово?

Герцогиня Катрин по-прежнему смотрела ему прямо в глаза. Как же больно. Больно, когда вынимают сердце. А он глядел на нее, ожидая хоть слова, но она молчала. Умеет ли она плакать? Знает ли она, что такое слезы?

- Завтра на рассвете я уезжаю, - сказал маркиз, - если вы простили, едемте вместе. Если нет…

Герцогиня не ответила. И Серж продолжал глядеть на нее так, будто с каждой секундой ее молчания его покидает жизнь. Наконец, он устало коснулся ладонью лба, неопределенным жестом махнул рукой и вышел из ее покоев.

Она не заплакала. Она не слышала, как за маркизом де Конфьяном закрылась дверь. У нее не было больше сил. Холодно. В глазах потемнело, и Катрин, соскользнув со стула, упала в обморок.

XVI

2015 год, Бретиньи-Сюр-Орж

Мари не помнила, как они оказались в ее машине. Помнила только напряжение и взволнованность, охватившие ее, когда она повернулась к Мишелю, чтобы… чтобы что? Наткнулась взглядом на его губы. И все вылетело из головы, кроме его голоса там, в кинотеатре: «Можно я снова тебя поцелую?» Никто никогда не просил об этом. Кто вообще о таком просит?

Мари судорожно вздохнула. И началось безумство – общее, на двоих. Будто бы он ждал этого вздоха как знака. Губы, глаза, шея. Его? Ее? На улице было холодно. В машине было тепло. Тепло от их дыхания. Тепло их пальцев. Тепло и нежность. Контраст с их собственным пожаром.

Сплестись бы этак в веках, замереть в безвременье. Губы. Глаза. Шея. Руки. Вот же руки.