Змей и жемчужина

Насколько я смог выяснить, тихо и дотошно расспросив стражников семейства Борджиа, ленивых, праздных городских блюстителей порядка и хозяев таверн, в которых нашли тела, всего женщин было четыре. Четвёртой была девушка, которая погибла недавно... третьей — знакомая Кармелины, торговка фруктами Элеонора, — она погибла незадолго до свадьбы Лукреции Борджиа... второй — девушка, убитая через несколько лет после Анны, о которой до своих расспросов я даже не знал.

— Да, всего лишь шлюхи, — повторил за ним я. — Так не всё ли равно?

Чёрные глаза Чезаре Борджиа встретились с моими над шахматной доской. Я ласково улыбнулся.

— Вы сейчас были невнимательны, маленький человек-лев, — молвил он и взмахнул над доскою своей красивой рукой. — Думаю, мне до победы осталось всего шесть ходов.

— Это точно. — Я движением пальца повалил своего короля. — Ещё партию, ваше высокопреосвященство? И вы, возможно, расскажете мне о новостях от французского и испанского послов...

Мы спокойно вели лёгкую беседу, пока я заново расставлял на доске фигуры и пока мы играли. Угрозы из Франции; их король грозил вторжением, настаивая на своих претензиях на Неаполь.

— А из Испании пришли ещё более серьёзные новости — Хуан явился в Барселону и уже ухитрился всех там оскорбить. Ходит по улицам, распутничая, дерясь и убивая бродячих собак. Думаю, наш святой отец скоро напишет Хуану гневное письмо.

— Наверняка.

Вторую партию я выиграл. Чезаре Борджиа встал и потянулся, точно большой кот.

— Вы хорошо играете в шахматы, мессер Леонелло. Вы играете, как играл бы древний римлянин — окружаете фигуры вашего противника и проводите молниеносные атаки из арьергарда.

— А вы, ваше высокопреосвященство, играете как испанец. Никогда не отступаете, никогда.

Он улыбнулся. Я тоже улыбнулся.

— Похоже, La Bella до самого вечера не выпустит моего отца из своих коготков, — заметил он. — Как она ещё его не уморила?

Не говоря больше ни слова, кардинал Борджиа вышел вон. На руке его болталась чёрная полумаска.

Я взял с шахматной доски вырезанного из чёрного дерева слона, поставил его на ладонь. И с нарастающим охотничьим азартом, который я впервые почувствовал, когда гнался за убийцами Анны, подумал: а не нашёл ли я третьего душегуба.

Того, что был в маске.

ГЛАВА 11

За искрой пламя ширится вослед.

Данте

[97]

ДЖУЛИЯ

— Видишь? — Я прижалась спиной к спине Лукреции и положила ладонь на наши головы. — Ты теперь выше меня. Со дня свадьбы ты подросла. — Правда? — Узкое личико Лукреции просияло. — А мне казалось, что мои платья стали короче...

— Мы нашьём на подолы всех твоих платьев вышитые полосы ткани, — пообещала я. — Это даст тебе несколько дюймов, чтобы прикрыть туфли и к тому же так платья будут казаться новыми. — Я повернулась к двум модисткам, что хлопотали здесь же с образцами тканей и булавками во рту. — И не забудьте также перешить и её корсажи! Расставьте шнуровку и сделайте ещё одну вытачку под грудью. Рост — это не единственное, что у тебя увеличилось, — сказала я Лукреции.

Она посмотрела на свои небольшие груди, которые вдруг появились совсем недавно и были встречены с восторгом.

— Вы растёте не слишком быстро! — обвинила она их, но тут же блаженно вздохнула, когда модистки подошли к ней с висящими на руках образцами узорчатого бархата и начали прикладывать их к её телу.

Мне моя комната больше всего нравилась именно такой: разложенные там и сям в красивом, уютном беспорядке платья, перебирающие их швеи и служанки, щебечущие, словно птички, вертящаяся в середине всего этого мечтающая Лукреция и конечно же сетующий на что-то Леонелло.

— Я вам не вешалка, — пожаловался мой телохранитель, стряхивая с вытянутых ног в видавших виды сапогах повиснувший на них рукав. — Может, вы, дамы, всё-таки перестанете вешать на меня свою одежду? Dio. — Его мрачный вид совершенно не вязался с суетой модисток, носящихся с иголками, булавками и шелками, и он, пробормотав ругательство, вернулся к своей книге.

В начале ноября мы все вернулись из Витербо в Рим; в Рим, где наконец-то стало прохладно, и студёный ветер трепал гриву моей чудесной серой кобылы, когда я рысью въезжала в городские ворота, окружённая кольцом стражи. Даже в палаццо было теперь холодно, несмотря на горячие угли в жаровнях и на закрывавшие все окна тяжёлые ставни, и ночью я больше не надевала лёгких полупрозрачных рубашек, а облачилась в длинное подбитое соболями одеяние. Может быть, моя постель казалась холодной просто потому, что она была пуста. Мой Папа отослал нас обратно в Рим, но сам отправился по какому-то папскому делу в Питильяно. Правда, письма, которые он мне посылал, были достаточно горячи, чтобы согреть меня. Теперь, когда я сдалась и более не настаивала, чтобы Родриго дал Лауре свою фамилию, он снова был полон нежности и страсти — так он извинялся за нашу произошедшую из-за этого ссору. Конечно, он никогда не станет по-настоящему извиняться, но ведь могущественные люди никогда не просят прощения, верно?