Змей и жемчужина

В этой игре каждая из дам должна была предстать перед собравшимися в виде какого-нибудь известного произведения живописи, и мужчины должны были рассудить, кто из них самая красивая.

— У меня не было времени подготовиться, — сказала Катерина Гонзага, горделиво тряхнув белокурой головой, но на её возражения не обратили внимания.

— Ay меня было, — самодовольно сказала Лукреция, улыбнувшись мужу.

— Но это нечестно, — возмущённо молвила Катерина Гонзага, но Джулия поддержала Лукрецию.

— Мы будем импровизировать. Так даже интереснее.

— Состязание в красоте между женщинами всегда кончалось плохо, — вмешался в разговор я. — Неужели никто не помнит, как начиналась Троянская война?[104]

— Мы же не будем воевать с троянцами, верно? — поинтересовался один из мужиковатых капитанов Сфорца. — Троянцы они что, из Франции?

Dio. Но мой стон не был услышан из-за суеты, начавшейся, когда дамы принялись готовиться к игре. Лукреция, как хозяйка дома, представила свою живую картину первой и села, громко шурша белыми юбками. Синьор Сфорца, всё ещё без ума от молодой жены, схватил её руку своей мозолистой ручищей и поднёс её к губам. Она ответила улыбкой, почёсывая второй рукою живот. Боттичелли написал свою Весну с выпуклым животом — так неужели и дочь Папы уже беременна? Быстрая работа, синьор Сфорца! Но Папа будет в бешенстве. Последнее время Сфорца вёл себя не лучшим образом по отношению к своему свёкру — когда он не спал с женой, он только и делал, что колебался: то ли присоединить своих солдат к войскам его родича, герцога Миланского, союзным с французами, то ли выполнить свой контракт и встать под знамёна Папы. В последнем своём письме, как я слышал, Папа, которому надоели его шатания, послал его к чертям и предоставил ему поступать, как знает. Так что для Его Святейшества вся привлекательность союза со Сфорца сошла на нет.

— Теперь моя очередь, — молвила Катерина Гонзага, поднимаясь с царственным видом императрицы. Затем она в сопровождении своих хихикающих и шепчущихся служанок прошла за ширму, чтобы переодеться. Мужчины опять тихонько заговорили о французах, а Джулия начала поглаживать огромную грушевидную жемчужину, сияющую на её горле, и бог знает какие мысли стёрли улыбку с её лица. Потом нам всем велели закрыть глаза.

— Готово, — раздался голос графини да Монтеведжо. — Посмотрите на меня сейчас!

Я подумал, не являются ли эти слова её личным девизом, вышитым на всём её белье. Мне наша гостья не нравилась. Перед ужином она спросила, не глядя на меня, умеет ли карлик жонглировать и кувыркаться, а затем, во время еды, бросала мне со своей тарелки объедки точно собаке. Джулия на протяжении всего ужина то и дело просила её перестать, причём с каждым разом её тон становился всё менее любезным.

Однако нельзя было не признать, что Катерина Гонзага — красавица. У неё были густые, светлые почти до белизны волосы, ещё более белая кожа, сияющие светло-серые глаза — и посему она мота позволить себе быть сварливой, капризной и злобной. Конечно, ведь всё это извинялось красотой. Живя рядом с Джулией Фарнезе, эту истину было легко забыть, потому что, хотя Джулия и была несомненной красавицей, она никогда не выходила из себя, никого не обижала, ничего для себя не требовала и не устраивала сцен. Она была куда менее царственной, чем Катерина Гонзага, но уживаться с нею было куца легче.

Граф Оттавиано да Монтеведжо уже храпел, сидя в кресле в задней части гостиной, когда его жена вышла из-за ширмы, приняла картинную позу и зрители снова разразились аплодисментами. На этот раз они были более жидкими, поскольку женщины хлопали еле-еле, а мужчины так таращили глаза, что позабыли хлопать вовсе. Графиня предстала перед нами не совсем голой, однако она разделась до прозрачной сорочки, а её распущенные волосы ниспадали до бёдер. Одной рукой она скромно закрывала грудь; другая прикрывала прядью волос то место, где сходились её бёдра, меж тем как она смотрела поверх наших голов с великолепной безмятежностью богини.

Мадонна Адриана недовольно щёлкнула языком. Мужчины сально улыбались, и Лукреция ткнула мужа локтем в рёбра. Присутствующие явно не собирались высказывать догадку, что это за картина, но графиня да Монтеведжо, похоже, была не против того, что никто не торопится и все разглядывают её с жадным вниманием.

— «Рождение Венеры», — сказал я наконец, прерывая недолгое молчание. — Тоже кисти Боттичелли. Хотя вам, мадонна Катерина, не хватает морской раковины, на которой стояла богиня любви, и вам бы следовало снять с пальца это кольцо с рубином. Венера вышла из моря, не украшенная никакими драгоценностями.

— Ах, это? — с наигранным простодушием сказала фальшивая Венера, оставив свою позу, чтобы показать руку с кольцом (а также выставить напоказ грудь), и рубин засверкал в свете свечей. — Я просто не могла заставить себя снять его. Я его очень ценю — ведь его мне подарил сам Его Святейшество. Он очень щедро принимал нас, когда мы с мужем последний раз были в Риме.