Змей и жемчужина

— Нет, — ответил я, кладя Марка Аврелия за пазуху и вставая со своего расстеленного плаща. — Моё жалованье — это деньги Борджиа, мадонна Джулия, а Папе не понравится, если его наложница отправится гулять со своим мужем без должного пригляда и сопровождения.

Я сказал это, глядя на Орсино. Он снова покраснел и устремил взгляд на озеро. Джулия, шурша шерстяными юбками, подошла ко мне ближе и понизила голос:

— Какой от этого может быть вред, Леонелло? Он ведь хочет только поговорить.

— Он хочет вернуть свою жену, — молвил я. — Правда, бороться за вас он не будет. Чтобы противостоять Борджиа, и тем более Папе, нужно мужество, а в нём мужества не больше чем в только что вылупившемся цыплёнке. Знаете, я беру назад то, что сказал вам в Пезаро. Теперь я понимаю, почему вы оставили красивого юношу ради стареющего клирика — вы сделали это отнюдь не из-за драгоценностей.

— Орсино Орсини — мой муж. — В глазах Джулии вспыхнули гневные огоньки.

— Но не отец Лауры, несмотря на все сомнения Папы. — Я приподнял бровь и усмехнулся. — На вашем месте я бы встал на колени и молился, чтобы она оказалась незаконнорождённым бастардом Борджиа, а не законнорождённой Орсини. Плохо иметь бесхребетного мужа, но ещё хуже быть обременённым его таким же бесхребетным отродьем.

Джулия Фарнезе ударила меня по щеке. То не была одна из тех лёгких, изящных пощёчин, которые дамы порой дают служанкам или непослушным детям, — она влепила мне настоящую крепкую оплеуху, её ладонь врезалась в мою щёку, как удар молнии. Я упал на спину и едва успел подставить локти, чтобы не грохнуться навзничь.

— Хотите, идите за нами, не хотите — нет, вы, маленький гадкий извращенец, — сказала она. — Поступайте как знаете.

Она повернулась, с достоинством подошла к озадаченному Орсино, который сидел на корточках, пытаясь завести разговор со всё ещё робеющей Лаурой.

— Там, немного дальше по берегу, открывается красивый вид на город, — объявила Джулия, беря за руку Лауру. — Пойдём посмотрим?

Орсино явно хотел взять её за руку. Но вместо этого он взялся за вторую ладошку Лауры.

Я медленно сел, стряхивая грязь со своих испачканных ладоней. Мои дорогие чёрные бриджи тоже были измазаны в озёрном иле. Dio, как я скучал по Риму. Всем радостям деревенской жизни я предпочёл бы сейчас его вонючие переулки, шумные таверны и смрадный городской дым.

Прежде я был бы уверен, что Джулия Фарнезе согласилась бы со мной — элегантная наложница Папы, одетая в бархат, сверкающая драгоценностями, танцующая до рассвета и наслаждающаяся вечеринками, пышными процессиями и маскарадами. Но после лета, проведённого в сонном маленьком Пезаро и ещё более сонном маленьком Каподимонте, где главным событием недели была воскресная месса...

Они уходили всё дальше по берегу, и их светлые волосы блестели под послеполуденным солнцем. Молодой Орсини, похоже, что-то описывал, махая рукой. Джулия, слушая его, склонила голову. Лаура вприпрыжку шагала между ними, время от времени подгибая ноги и качаясь на их руках. Муж, жена, ребёнок — маленькая троица, олицетворяющая семейное счастье.

— Хорошенькое дельце, — сказал я, ни к кому не обращаясь, и пошёл в дом, чтобы счистить с себя грязь.

ГЛАВА 15

Против отцов и иных родственников,

которые насильно затыкают своим дочерям рты!

Сестра Арканжела Таработти

«L' Inferno Monacale»

[112]

КАРМЕЛИНА

— Я скучаю по Риму, — сердито сказала я, обращаясь к мумифицированной руке святой Марфы. — Я скучаю по городу, по нормальным просторным кухням с прохладным помещением для сливок, вместо этих закутков с узким окном, из которого веет жутким холодом, я скучаю по сардинскому сыру с тёмной корочкой, который я могла купить только у одного кривого торговца сыром, который не станет посылать его в провинцию, в такую даль. И если мне придётся готовить ещё порцию этой проклятой озёрной корюшки, я закричу.

Я слышала, как святая Марфа соглашается со мной в своём затянутом шнурком полотняном мешочке. Я больше не носила её в кошеле под верхней юбкой. Я положила её в полотняный мешочек и вместе с розмарином, который повесила сушиться, подвесила его к полке, чтобы она наблюдала, как я готовлю ужин. Я обнаружила, что святой Марфе нравится смотреть сверху, откуда всё видно. Я могла бы поклясться, что эта рука нарочно выпадет из кошеля, если я буду слишком долго таскать его под юбкой. От этой мысли я крестилась и дрожала, но по прошествии времени всё, что поначалу кажется странным, перестаёт казаться таковым, и в конце концов я стала вешать мешочек с рукой вместе с сохнущими травами так, чтобы она могла обозревать все тесные кухни. Я бы тоже захотела иметь такой вид, если бы провела последние века в ковчеге, не видя ничего съестного, кроме время от времени попадающих туда облаток.