Я пожаловалась, что у моего взятого взаймы коня слишком неровный шаг. Я угрозами заставила французского капитана остановиться на полчаса, чтобы я могла достать из туфельки попавший туда камешек. Я насмехалась над французскими солдатами за то, что они немыты и небриты. Я отворотила нос от хлеба и сыра, которые мне предложили в полдень, а следующие три часа сетовала, что голодна. Я дулась и закусывала губу и выпячивала груди и в каждом третьем предложении упоминала моего Папу — и всё это время думала, с ужасом думала о моей рыдающей сестре, свекрови, у которой на челюсти скоро появится кровоподтёк, об избитых стражниках, о моих съёжившихся, жмущихся друг к другу служанках, о моей перепуганной дочери и о моём бедном отважном окровавленном телохранителе. Обо всех нас, окружённых со всех сторон жуткими французскими солдатами, которые могли наброситься на нас в любой момент, ограбить нас, изнасиловать или перерезать нам горло, если они перестанут верить, что я очень ценная пленница, с которой надо обращаться не иначе как в бархатных перчатках.
Но все мои надуманные жалобы разом вылетели у меня из головы, когда мы поднялись на холм рядом с Монтефьясконе и я увидела раскинувшийся подо мною лагерь французской армии. Огромное озеро из грязных камзолов, лошадей, пик, повозок и развевающихся на ветру флагов с французскими лилиями. И всё это пахло кровью. Уже несколько месяцев я слышала истории о французской армии и об опустошениях, которые они произвели в Савойе на своём неуклонном пути на юг, — однако это были лишь праздные застольные разговоры, куда менее реальные, чем вино в моём кубке и шёлк на моём теле; куда менее интересные, чем вопрос о том, какой деликатес, приготовленный искусными руками Кармелины, окажется сейчас на моей тарелке. Теперь же я была в самой гуще французской армии, окружённая грязными, ругающимися солдатами, пока юный капитан вёл наш отряд к окраине лагеря. Я ехала достаточно близко от бесчисленных французских солдат, чтобы ощущать исходящий от них запах лука и гниющих зубов, чтобы видеть их бессчётные костры. Моя лошадь ступала по грязи и кучам конского навоза, и я чувствовала на себе тысячи похотливых, любопытных взглядов. Я окинула глазами смертоносные бронзовые пушки, которые так яростно изрыгали чугунные ядра, что городские стены за несколько часов превращались в груду камней, и увидела воочию те страшные французские пики, на которые по всей Савойе насаживали младенцев, и злобных боевых коней, которые могли одним ударом копыта расколоть человеческий череп. И теперь всё это было до жути реально.
— Мощь французской армии, мадам, — сказал французский капитан, заметив моё молчание — первую паузу, которую я допустила за несколько часов. — Готов поспорить, что вы никогда не видели ничего подобного.
— Папские войска производят гораздо более сильное впечатление, — скучающим тоном заметила я. — Что такое какие-то жандармы против святых воинов Папы?
— Это только авангард нашей армии, мадам.
Я сглотнула.
Я промолчала, и французский капитан, самодовольно усмехнувшись, пришпорил коня и поскакал вперёд. Мне не оставалось ничего другого, как последовать за ним. На окраине Монтефьясконе появившийся в дверях таверны французский сержант плотоядно присвистнул, когда я проезжала мимо, и по моему телу пробежали мурашки, но я выпрямилась в седле и откинула капюшон назад, чтобы показать волосы. Чем больше людей меня увидят, тем быстрее распространится новость о том, что в плен к французам попала возлюбленная Папы. А чем быстрее распространится эта новость, тем скорее она достигнет ушей Родриго. А потом мне надо будет молиться, чтобы он был не слишком занят и не слишком разгневан, чтобы меня спасти.
Но сначала мне следует помолиться, чтобы французский генерал оказался более галантным, чем солдаты, которые, как волки, чуть не разорвали на части наш маленький отряд.
— Базилика Святой Маргариты, — объявила я, когда мы, выехав из обширного французского лагеря, въехали в сам городок Монтефьясконе, и я увидела огромный недостроенный купол знаменитого собора, возвышающийся над окружающими его скромными черепичными крышами. — Я желаю остановиться здесь, чтобы вознести молитвы.
— Мадам, генерал д’Аллегр пожелает вас видеть...
— Он может встретиться со мною в соборе, если пожелает, — фыркнула я. — Джулия La Bella не станет являться по первому зову, словно какая-нибудь согрешившая служанка.
— Мадам, генерал — занятой человек!
Я не обратила на его слова ни малейшего внимания. Когда наш отряд, проехав по узким, кривым улочкам, выехал на площадь и я увидела пологие ступени собора, я без спроса остановила своего коня и соскользнула с седла. Идя к базилике, я понятия не имела, расступятся ли передо мною окружавшие нас солдаты.
Но они расступились.
— Приведите моих служанок, — молвила я, не оглядываясь, и щёлкнула пальцами над плечом. — И моего телохранителя. Мы положим его перед алтарём собора и помолимся о его скорейшем выздоровлении.
— Капитан? — запротестовал один из сержантов.