Змей и жемчужина

— Вы конечно же красивы. — Я рассеянно перевернул страницу. — Но я, мадонна, нахожусь в вашем обществе уж скоро год, а как бы прекрасны ни были фрески на стене, которую видишь каждый день, в конце концов ты перестаёшь их замечать.

— Вы невыносимы, — пожаловалась Джулия. — Вот Его Святейшество говорит, что и сейчас так же пленён моею красотой, как в тот день, когда увидел меня впервые.

— Вот потому-то вы и спрашиваете, что вам надеть, у меня, а не у Его Святейшества Папы.

Джулия снова торопливо вышла из-за ширмы, на сей раз одетая в украшенный вышивкой коралловый шёлк.

— Ну как?

— Лучше, — ответствовал я. — На самом деле она выглядела так же. Даже без драгоценностей и облачённая в платье цвета кошачьей блевотины, Джулия Фарнезе всё равно будет привлекать все взгляды. Добродетельные жительницы Рима разделились на два более или менее равных по численности лагеря: тех, кто предпочитал держаться от Невесты Христа и её скандальной репутации подальше, и тех, кто перед нею лебезил, потому что их мужья надеялись получить от Его Святейшества какую-нибудь милость. Но все римлянки без исключения: и те, кто её презирал, и те, кто перед нею пресмыкался, дружно вытягивали шеи, стараясь как можно лучше разглядеть, во что Джулия Фарнезе одета. Стоило ей прийти к мессе в собор Святого Петра в синем бархатном платье, как каждый торговец тканями в городе начинал торговать тем, что он называл «папским синим» бархатом. Если она, идя к исповеди, надевала кокетливый, отделанный мехом берет, сдвинутый набекрень, каждая женщина в Риме, претендующая на следование за модой, в течение двух недель начинала щеголять в berretto[65] Фарнезе. Несомненно, уже завтра все модницы устремятся к своим портнихам, требуя сшить им платья из шёлка цвета кошачьей блевотины.

— Лучше, — повторил я после того, как моя госпожа покрутилась в своём платье. — Вы будете наиболее скромно одетой дамой на Позолоченном Безобразии.

— Пожалуйста, не называйте так свадьбу Лукреции. — Джулия скорчила мне рожу, пока её служанки привязывали к платью рукава. — Это наверняка будет прекрасное торжество.

— Во всяком случае, роскошное. — Его Святейшество Папа не жалел расходов на свадьбу своей незаконнорождённой дочери. Я заглянул в стоящую рядом с моей скамьёй колыбель, где лежала маленькая сестра невесты. — Будет ли и у тебя через тринадцать лет такая же пышная свадьба, а, малышка?

Маленькая Лаура Борджиа сосала кулачок в своём гнёздышке из украшенных гербом Борджиа пелёнок; последнее прибавление к папскому сералю, родившаяся через девять месяцев после того, как Родриго Борджиа стал Папой Александром VI, и в Риме не сыскалось бы ни одной живой души, которая бы не отметила этого совпадения.

— А почему бы со временем и Лауре не иметь такой же пышной свадьбы? — Отодвинув в сторону служанок, Джулия подошла к украшенной искусной резьбой колыбели и взяла из неё дочь. Ребёнок загукал и пустил слюни на плечо матери, но Джулия просто беспечно вытерла коралловый шёлк. — Дочь Папы выйдет за графа или герцога.

— К тому времени, когда она достаточно повзрослеет, чтобы думать о замужестве, Его Святейшество обанкротится из-за расходов на свадьбы своих остальных детей. — Тринадцатилетняя Лукреция была первой из бастардов Борджиа, которая связала себя брачными узами (во всяком случае, первой из тех бастардов, которые жили в Риме), но уже поговаривали об испанской невесте для Хуана и о неаполитанской принцессе для малыша Джоффре. Я по идее не должен был знать о планах Его Святейшества, но мне не хотелось, чтобы мои навыки в игре в карты ржавели без практики, и я частенько играл в примьеру с папскими секретарями. Иногда они вместо монет ставили на кон папские секреты. — Его Святейшеству надо будет просто отдать её в монастырь, чтобы сэкономить деньги.

— Чушь, если она хоть сколько-нибудь похожа на меня или на своего отца, из неё выйдет очень плохая монашка. Верно, Lauretta mia?[66] Посмотрите, разве у неё не такой же носик, как у Родриго?

— У неё точно такой же носик, как у любого другого младенца.

Джулия, не обратив на мои слова ни малейшего внимания, звонко почмокала губами, делая вид, что целует малышку Лауру, и в конце концов уложила её обратно в резную колыбель.

— О Господи, я опаздываю!

— Вы вечно опаздываете, мадонна, — пожурила её одна из служанок, и La Bella, точно большая коралловая птица, понеслась со всех ног прочь, сопровождаемая своей многочисленной свитой.

Я соскользнул со скамьи на пол, отогнав белого козла, оставившего почти дожёванную туфлю, чтобы поживиться парой вышитых перчаток, и неторопливо последовал за своей госпожой. На мгновение я остановился и наклонился над колыбелью, частично для того, чтобы пощекотать маленькую Лауру, пока она не захихикала, а частично для того, чтобы заставить суеверную няньку сделать за спиной знак дьявола[67],

который она делала всегда, когда «маленький демон» — то бишь я — подходил к её питомице слишком близко.