Змей и жемчужина

Но, насколько я знаю настроение толпы, она будет довольна этой пышностью, ослеплена ею, а вовсе не оскорблена. Семейство Борджиа, по мнению всего света, включая тех, кто будет глазеть на процессию, самим Богом послано на землю, чтобы вести роскошную жизнь за массы и от имени масс. Их богатство и окружающая их пышность — это проявление Божьей воли.

Не желая быть раздавленным взбудораженной толпой, я вышел из палаццо через особый частный ход. Между палаццо Санта-Мария и Ватиканом уже существовал подземный ход, по которому Папа мог навещать свою любовницу и семью, и весь Рим обсуждал также и эту новость. По меньшей мере, три раза в неделю святой отец совершенно открыто отпускал свою свиту и приходил из своих папских апартаментов в палаццо, и тогда чисто женский мирок папского сераля превращался в обычную хлопотливую римскую семью: Джулия Фарнезе покрывала лицо Папы супружескими поцелуями, мадонна Адриана приказывала накрыть стол для ещё одного человека, а Лукреция вприпрыжку бежала за своей порцией отцовских объятий. Святой отец мог расслабиться как любой простой римский купец, сесть за хороший ужин рядом с красивой женой и толковой тёщей и любимой дочерью, спешащей налить ещё вина в его опустевший кубок. Простая, счастливая семейная жизнь; то, что крепко держит, своего рода наркотик даже самого могущественного человека во всём христианском мире.

Короткий подземный ход между палаццо Санта-Мария и Ватиканом не был освещён, но был замощён плитками и чисто выметен. Я шёл, касаясь плечом стены и считая ступеньки; одновременно я достал свои ножи и в темноте слегка постучал по лезвиям. То был новый набор ножей, подаренный мне его преосвященством Чезаре Борджиа на следующий день после того, как его отец взошёл на папский престол, и тогда же он предложил мне постоянное место телохранителя Джулии Фарнезе.

— Обвинение в убийстве с вас снято, — соблаговолил сообщить мне молодой епископ, развалившись за своим столом, его золотисто-рыжие волосы были взъерошены вокруг едва заметной тонзуры. — Но оно может возникнуть опять, если эти ваши короткие ручки совершат ещё одно увеселительное убийство. Понятно?

— Увеселительное убийство. — Я ухмыльнулся. — Это мне нравится.

— Постарайтесь вести себя так, чтобы не увлекаться. А для убийств, которые вы, возможно, будете совершать на работе, вам, наверное, захочется иметь вот это. — И он бросил на стол набор новых метательных ножей, сделанных по образцу моих старых, но на сей раз их было не четыре, а десять, десять отличных тонких клинков, длиной от всего лишь дюйма до полуфута. — Надеюсь, вы не будете воротить нос от этой толедской стали?

Он хотел, чтобы я со своей толедской сталью присутствовал нынче на свадьбе его сестры.

— Я буду держать вас поблизости, — сказал он. — Вместе с остальной охраной, стоящей у престола Его Святейшества. Есть те, кто выступает против этого брака Лукреции, так что смотрите в оба.

Я кивнул. На свадьбе дочери Папы будет присутствовать весь цвет римской знати, а так же знати полудюжины других городов: Феррары, Милана, Мантуи, Венеции, Флоренции, и среди них будет множество врагов Борджиа. Если кто-нибудь из них решит отделиться от толпы гостей с намерением убить, когда жених и невеста будут произносить свои брачные обеты, вокруг Папы сразу сомкнётся круг стражи, но моей целью была защита других возможных мишеней — Лукреции и Джулии.

— Две ярких звезды на небосклоне Борджиа, — произнёс я с манерной медлительностью поэта и тут же громко посмеялся над собой за этот нелепый полёт фантазии. Слишком много поэзии; слишком много ночных бдений, когда я переводил стихи провансальских трубадуров из томика, недавно найденного мною в библиотеке. «Назад к римлянам», — пообещал я себе, взбираясь по удобным низким ступеням к частному входу в Ватикан. Записки Цезаря о галльской войне; эта простая, без выкрутасов латынь могла из кого угодно выбить вычурную поэтическую дурь, а в библиотеке палаццо Санта-Мария имелся том «Commentarii de Bello Gallico»[68] с роскошными гравюрами. Ещё больше, чем толедские клинки, спрятанные в моём поясе, за голенищами сапог и в потайных ножнах у запястий, меня интересовали хорошие книги.

— О Боже на небесах, Боже на небесах, спаси нас от этого ужасного дня! — донеслось до меня горестное бормотание, когда я входил в апартаменты, которые Папа велел перестроить для себя из старых и затхлых покоев Ватикана. — Gott in Himmel[69], это конец, это конец всему!

— Герр Бурхард, — приветствовал я папского церемониймейстера. — Что с вами? Что вас так беспокоит?

Низенький немец, одетый в пыльную чёрную сутану и квадратную шапку, нахлобученную на торчащие курчавые волосы, помахал зажатыми в кулаке листками со списками.

— Просто-напросто конец всякому порядку и благоразумию на земле, вот и всё! Gott in Himmel!