Змей и жемчужина

С моего места, стиснутый со всех сторон охраной Папы, я увидел, как Лукреция Борджиа сглотнула — по её горлу, схваченному колье из жемчуга и изумрудов, прошло движение — и как Джулия коснулась пальцем её локтя и что-то тихо сказала ей на ухо. Наверное, это было что-то вроде: «Выше подбородок. Ты дочь Папы, так что держи голову высоко! И не беспокойся насчёт своего платья, на нём нашито столько драгоценных камней, что оно само собой примет подобающую форму». В течение многих дней, предшествующих свадьбе, Джулия обучала Лукрецию двигаться в её обошедшемся в пятнадцать тысяч дукатов свадебном наряде, ходя с нею по саду.

— Скользи плавно, а не борись со своими юбками. Двигайся вместе с ними, а не вопреки им. Вот, смотри, какая ты красивая!

Но Лукреция не была красива, она была просто молода. До боли юная девушка, почти утопающая под тяжестью жёсткой, расшитой каменьями парчи, изысканно украшенного головного убора и нескольких витков жемчужного ожерелья. Но усилия Джулии не пропали даром — Лукреция Борджиа подняла голову и вплыла в зал, двигаясь посреди своих расшитых драгоценными камнями юбок, словно скованный цепью молодой лебедь. По толпе пробежал восхищенный ропот, и идущая вслед за невестой Джулия, гордясь своей ученицей, довольно улыбнулась.

Dio. Столько шума и суеты, такое напряжённое ожидание, такие колоссальные расходы — и что? Сама церемония бракосочетания заняла всего лишь несколько минут. Лукреция преклонила колена на шитую золотом подушку перед своим отцом лицом к жениху — Джованни Сфорца, графу ди Пезаро, довольно пригожему двадцатишестилетнему малому с длинным носом и модной бородкой. Он с довольным видом слушал монотонный голос нотариуса, а Лукреция время от времени бросала на своего жениха несмелые взгляды из-под скромно опущенных ресниц.

— Благородный господин, согласны ли вы дать обет вашей законной супруге и получить обеты от неё и сочетаться браком с благородной госпожой Лукрецией Борджиа, которая присутствует здесь и обещает стать вашею женой?

— Да, согласен, — отвечал Джованни Сфорца. — И с большой радостью.

Лукреция повторила свои обеты твёрдым голосом (Джулия натаскивала её и в этом), жених и невеста обменялись кольцами, над их головами опустили обнажённый меч; было прочитано короткое наставление супругам... и дело было сделано. Я увидел, как Бурхард облегчённо расслабился и пожалел, что на сцене так и не появился убийца, чтобы немного оживить действо.

Все присутствующие перешли в Sala Reale[77], громадный, с высокими сводами зал, где уже были приготовлены табуреты и мягкие скамьи и сновали пажи в ливреях, разнося подносы со сладостями. Гости болтали и переходили с места на место, наконец-то освободившись от ограничений, которые налагали на них строгие правила Бурхарда и теснота сравнительно маленького зала, а я, подчиняясь своим приказам, бродил в толпе, держа своих подопечных в поле зрения. Лукреция, скованная сознанием важности момента, неподвижно сидящая между отцом и молодым мужем, меж тем как в зал уже вносили первые блюда... Джулия, грациозно двигающаяся среди толпы, смеющаяся, непринуждённо болтающая, приковывающая к себе все взгляды... малыш Джоффре в камзоле с модными разрезами, вытаращивший глаза от усилий, которые он прилагал, чтобы держаться как принц... Чезаре, отчуждённый и таинственный, сидящий, лениво развалясь, вот он салютует кубком сестре — и она впервые за весь вечер непринуждённо улыбается... Убийц по-прежнему не было видно, зато появилась труппа актёров, раскрашенных, с масками на лицах, и начала играть одну из этих глупых комедий, неизбежно представляемых на всех свадьбах, и я подумал: «Как бы это понравилось Анне».

Если бы мой друг Анна была жива, я бы сумел незаметно провести её сюда, чтобы она смогла посмотреть на это собрание сильных мира сего. Но нет, конечно же Анна никогда не попала бы сюда, чтобы поглазеть на расшитое драгоценными каменьями платье юной новобрачной или поглядеть на Папу, когда он со всей своей испанской надменностью воссел на трон. Если бы Анна не умерла, мой путь никогда бы не пересёкся с орбитой Борджиа.

За комедией последовало более классическое представление; то была латинская пьеса Плавта[78], но она была прервана на середине самим Папой, который хмурился и скучал. Джулия Фарнезе встала со своего кресла и, присев на ступеньку под папским троном, подняла руку, просунула её в широкий рукав Папы и переплела свои пальцы с его пальцами. Он, глядя на неё, улыбнулся, и тут вышел поэт и прочёл пастораль[79]. Папский гром, усмирённый страстной женской улыбкой.

Я помнил голос Анны, но не помнил её лица. Я давно уже не думал о третьем её мужчине, который ушёл от меня; о том, что был в маске и помогал её убивать. Но, в конце концов, двух остальных я прикончил. Третьего можно не искать.