Змей Рая

Я старался очистить ум и сражался против сотен идей и воспоминаний, осаждавших меня. Разум постепенно затихал, и затем в один момент стал совершенно безмолвен. Я попробовал всмотреться в пространство между бровями — и там оказался скован и парализован. Не знаю, как долго это продолжалось, а после появился мягкий ток, струящийся по телу, и постепенно распространявший холодок вверх от ступней. Вскоре форма моего тела стала меняться, мне показалось, будто я парю или распался на части. Плечи мои раздались вширь, а голова упала на грудь. Я чувствовал качание маятника, но казалось, у него нет формы и очертаний. И вместо того, чтобы чувствовать себя свободным, я был заточен в этой неясности. До чрезвычайности обострившимся слухом я вслушивался в шумы внешнего мира, объективной реальности, в то же время ощущая зарождение субъективных феноменов, обретающих реальность во мне. Два этих ощущения боролись во мне, меня будто мотало из стороны в сторону — и я не мог найти ключ.

И вдруг раздался пронзительный свист, и я осознал, чье–то присутствие, совсем рядом. Я был так напуган, что волосы поднялись дыбом, а всё тело покрылось мурашками. И хоть никого не было видно, я знал, что Снежный человек сейчас со мной, и я мог понимать, что он говорит, даже не слыша слов. А он говорил нечто подобное: «В конце концов, ты прибыл, или наконец достиг этой точки. Многие другие приходили, но я не вижу их — так же, как они не видят меня, хотя порой и замечают следы моих стоп на снегу. Это исследователи: из тех, что пробираются всюду и лезут на горы, на самом деле не восходя никуда. Твой же случай иной: всю ночь ты будешь бороться со мной. Я — Ангел Иакова, и только я могу провести тебя».

Перепуганный до смерти, всю ночь я боролся с Ангелом.

IV. Вечер второй. Последний цветок

Я не мог найти ключ, и, усевшись так же, снова старался возвратиться во времени в Долину богов. Снова я чувствовал дрожь, обморочные мороки и ощущение холода в позвоночнике. Потом я оказался парализован, пойман, как узник меж двух вселенных в моменте чистой пустоты и наивысшей муки. Я знал, что зашел слишком далеко, и вернуться уже не смогу. Я знал, что если не найду пути наружу, или ключа, то потеряюсь навсегда и умру. Я уже не управлял происходившим действом, и оказался совершенно обездвижен за пределами мира, пойманный обморочным состоянием непреодолимой силы, и не имея возможности вернуться в свое тело, хотя и не будучи на самом деле вовне его. Пришло то, чего я так боялся. Я уже не мог положиться на себя, но понимал, что сейчас я — просто проекция судьбы, и не могу ничего, кроме как ждать ее исполнения. Ключ казался потерянным навсегда, я не мог вспомнить, как открыл дверь прежде.

В какой–то момент я захотел убедить себя, что слышу голос и внимаю мыслям, произнесенным кем–то другим. Я знал, что со мной был кто–то еще, и хотел увериться в этом, хотя и не видел никого. И я заговорил сам себе, будто слушая другой голос — то, что всегда говорила она в этот момент в моих мечтах. И хотя говорил я сам, я убедил себя, что это не так. Так что она, или я, тогда сказали:

«Смотри на этот цветок, в моей руке перед тобой. Прыгай же, ныряй в него и останься там, пока ты не умер!».

И я прыгнул, избавившись от себя и войдя в цветок. Наконец я нашел ключ и был свободен!

Наконец я вышел из самого себя, и видел свое недвижное, бледное тело, сидевшее в эбеновом кресле, будто мертвец. Она же стояла передо мной, а я был в цветке в ее руке. «Однажды я научила тебя, как смотреть на цветы, а теперь научу, как слушать их. Ведь это твои собственные цветы — внутри тебя всегда был сад. Давай же пойдем в сад и будем слушать их музыку».

И вскоре я начал слышать космическую музыку, которая была не чем иным, как музыкой моих собственных цветов, лотосов моего сада. Всё завибрировало им в унисон, и вместе с ней я прыгал от цветка к цветку, с лепестка на лепесток. Мы отправлялись очень глубоко и очень высоко, и хотя мы держались за руки, я знал, что в ее руке — цветок, а в нём — я.

V. Вечер третий. Мистическая смерть

Теперь мы подошли к точке переживания последнего невообразимого несчастья, в котором всё утонуло в волнах нашего последнего расставания. Она преобразилась, и поскольку я был в ее руке, внутри цветка, я вдруг стал видеть, как она подняла руку, чтобы вдохнуть аромат — ее голова была огромна, обретала гигантские размеры, и казалась больше мира. А потом она положила цветок в рот, и меня разорвало в клочья ее зубами — осталась только легко усваиваемая кашица, съедобная, как семена лотоса.

Была суббота, и я был убит любовью.

VI. Пустота