Змей в Эссексе

Они провели долгий час у постели пациента, которому после хлороформа дали опий и наложили повязку, — то мерили шагами палату, то вглядывались встревоженно, не проступит ли на марле кровь. Сестра Морин Фрай светилась от счастья и держалась так прямо, словно совсем не устала и готова была хоть сейчас ассистировать на нескольких операциях кряду. Она принесла воды, но Спенсер от волнения пить не мог, а Люк осушил стакан залпом, и его едва не стошнило. В палату то и дело наведывались врачи и, приоткрыв дверь, заглядывали внутрь. Одни желали им победы, другие (втайне) поражения, третьи просто из любопытства, но, не увидев и не услышав ничего нового, уходили разочарованные.

В начале второго часа Эдвард Бертон открыл глаза и громко произнес:

— Помню, что шел мимо собора Святого Павла, смотрел на него и гадал: как же у него купол-то держится? — И добавил тише: — Горло болит.

Тем, кто на своем веку повидал немало выздоровлений и смертей, цвет его лица и попытка приподнять голову сказали столько же, сколько листок с подробной записью давления и температуры за день. Солнце уже село — он увидит восход.

Гаррет развернулся, вышел из палаты, в коридоре юркнул в первую попавшуюся бельевую, опустился на пол и долгое время сидел в темноте. Его пробрала такая сильная дрожь, что пришлось обхватить себя руками, как в смирительной рубашке, чтобы не упасть на дверь. Дрожь унялась, и он разрыдался.

3

Уильям Рэнсом прогуливался по лугу налегке, без пальто, и увидел, что к нему направляется Кора. Он узнал гостью издалека по мальчишеской походке и по тому, как она то и дело останавливалась, чтобы рассмотреть что-то в траве, подобрать с земли и сунуть в карман. Низкое солнце играло в ее рассыпанных по плечам волосах. Завидев преподобного, она улыбнулась и подняла руку.

— Здравствуйте, миссис Сиборн, — сказал он.

— Здравствуйте, ваше преподобие, — ответила Кора.

Они улыбнулись и замолчали, словно поздоровались в шутку, как давние друзья, для которых правила этикета — сущая нелепость.

— Где вы были? — поинтересовался преподобный, заметив, что гостья, похоже, возвращалась с долгой прогулки: пальто ее было расстегнуто, воротник блузки промок, к груди пристал кусочек мха, а в руках Кора держала стебель бутня.

— Сама не знаю: две недели живу в Олдуинтере, а так и не научилась ориентироваться! Помню, что шла на запад. Купила молока — вкуснее в жизни не пила. Потом забрела в чью-то усадьбу и переполошила фазанов. У меня обгорел нос — смотрите! — а еще я запнулась на лестнице, упала и разбила колено.

— Это, должно быть, Конингфорд-холл, — произнес Уилл, не обращая внимания на слова Коры о разбитом колене, — там еще такой особняк с башенками и грустный павлин в клетке? Вам повезло, что успели унести ноги, а то бы вас подстрелили за вторжение в чужие владения.

— Злой помещик? Жаль, я не выпустила павлина из клетки.

Кора окинула Уилла кротким взглядом и в который раз подумала, что он совершенно не похож на священника: рубашка с обтрепанными манжетами велика, под ногтями чернеет грязь. Щеки преподобного, по воскресеньям чисто выбритые, сейчас покрывала щетина, но там, где вилась отметина от овечьего копыта, волосы не росли.

— Злее некуда! Стоит поймать на его землях кролика — и он еще до завтрака поволочет вас к мировому.

Они легко приноровились идти в ногу, и преподобный подумал, что у них с Корой, должно быть, и ноги одной длины, и рост, а может, и размах рук. По ветру летел вишневый цвет. Кору переполняли впечатления, и она, не удержавшись, поделилась с Уиллом:

— До того как мы с вами встретились, вон там, на тропинке, я видела зайца: он остановился и уставился на меня. Я уж и забыла, какого цвета у них шубка — как свежеочищенный миндаль, — и какие сильные у них задние лапы, и какие они высокие, и как порскают прочь, словно вдруг вспомнили о неотложных делах!

Она взглянула на Уилла: не смеется ли он над ее детскими восторгами? Но тот лишь улыбнулся и наклонил голову.

— А еще я видела зяблика, — продолжала Кора, — и какую-то желтую птичку. Может, чижа? Вы в птицах разбираетесь? Я — нет. Повсюду валяются желуди, они уже треснули и проросли в землю, в прошлогоднюю прелую листву убегает белый усик, а кверху тянется зеленый росток, и на нем раскрывается листик! И как я раньше этого не замечала? Жаль, не догадалась захватить с собой желудь, чтобы показать вам.

Он с удивлением воззрился на протянутую пустую ладонь. До чего все-таки странно, что Кора подмечает такие мелочи и рассказывает ему, — это так не вязалось с обликом дамы, под мужским пальто которой виднелась блузка тончайшего шелка с жемчужными пуговицами, а на пальце сверкал бриллиант.

— Я, к сожалению, не настолько хорошо разбираюсь в птицах, как мне хотелось бы, — ответил Рэнсом, — могу лишь сказать, что у малой лазоревки маска, как у разбойника с большой дороги, а у большой синицы черная шапочка, как у судьи, который его повесит!

Кора рассмеялась, и он добавил застенчиво:

— Я был бы рад, если бы вы называли меня по имени. Вы не против? Я привык, что мистером Рэнсомом зовут моего отца.