Змей в Эссексе

Д-р Джордж Спенсер

Квинс-гейт-террас, 10

15 мая

Дорогая Марта,

Надеюсь, у Вас все хорошо. Как Вам весенний Эссекс? Соскучились ли Вы по цивилизации? Я вспоминал о Вас, увидев садовников в парке Виктории: они ухаживали за клумбами. Едва ли в Олдуинтере высаживают тюльпаны в виде циферблата.

Я все думаю о нашем разговоре. Я рад, что Вы меня встряхнули, пробудили от сытого безразличия, заставили поинтересоваться тем, как живут другие; мне стыдно лишь, что для этого Вам пришлось приложить усилия. Я прочел все, что Вы мне советовали, и даже больше. На той неделе ходил в Поплар и собственными глазами видел состояние тамошних домов, и как там люди живут, и как одно связано с другим.

Я написал Чарльзу Эмброузу, надеюсь, он ответит. Он влиятельнее меня и лучше понимает, как работает правительство, так что, думаю, будет нам полезным. Надеюсь, мне удастся уговорить его сходить вдвоем в Поплар или Лаймхаус и показать ему то, что мы с Вами видели. Быть может, Вы надумаете к нам присоединиться?

Прилагаю вырезку из «Таймс», надеюсь, она Вас порадует. Похоже, закон о жилье для рабочего класса наконец-то начинает действовать. Будущее уже близко!

С наилучшими пожеланиями,

Джордж Спенсер.

4

Люк приехал в Олдуинтер в зените славы и в новом сером пальто. И хотя успех не избавил его от невзгод, все же нельзя было отрицать, что подобное доказательство мастерства и отваги сослужило ему добрую службу. Сердце Эдварда Бертона в Бетнал-Грин с каждым часом билось сильнее; он полюбил рисовать купол собора Святого Павла и к середине лета думал вернуться на работу. Люку казалось, будто сердце Бертона бьется в его груди, и оттого он чувствовал себя вдвое сильнее; и пусть Гаррет знал, что гордыня предшествует падению, но ему было до того непривычно и приятно сознавать, что теперь хотя бы есть откуда падать, что он охотно шел на этот риск.

В поезде из Лондона и в кэбе из Колчестера он думал о Коре, разглаживая на коленке ее письмо. «Вы нужны нам», — писала она, и Люк, нахмурясь, гадал, кому это «нам». Уж не этому ли ее священнику, о котором она то и дело упоминала в письмах и который сманил ее из Лондона в эссекскую грязь? Ревность, которую Люк испытал, когда Кора склонилась над подушкой умиравшего мужа и поцеловала его в сальный лоб, была ничто в сравнении с тем, что он чувствовал, видя это имя, написанное ее рукой. Сперва она писала «мистер Рэнсом» — отстраненно, как о чужом; потом «почтенный викарий» — с ласковой насмешкой, от которой Люку было не по себе; и, наконец, без предупреждения, просто «Уилл» (даже не «Уильям», что само по себе ужасно!). Люк пытался отыскать в письмах Коры доказательство того, что она питает к преподобному чувства сильнее дружеских (пусть с неохотой, но все же признавая за нею право дружить с кем-то, кроме него самого), но ничего не обнаружил. И все равно, глядя на проносившиеся за окном поезда поля и собственное темное отражение поверх них, думал: «Только бы он оказался толстым, старым, пахнущим пылью и церковными книгами!»

В сером доме на лугу Кора ждала у двери. С того самого утра на уроке у мистера Каффина она спала беспокойно и винила во всем себя. Ведь Уилл ее предупреждал: не стоит облекать в плоть и кровь здешние страхи — и оказался прав. Дети — невероятные фантазеры, а она еще и подпитала их выдумки, вот девочки и увидели этого змея так же ясно, как коров, пасущихся под Дубом изменника. А как они смеялись, как вертели головами! Это было ужасно, и Кора надеялась, что Люк сумеет ее успокоить и все ей объяснит.