Змея

Ефимченко не успел. Не было у него достаточно сноровки, его руки тряслись, пальцы два раза соскользнули с пэкаэма. У баб на кузове пикапа сноровки было куда больше. Потому что это были вовсе не бабы, а одетые в паранджу духи. У одного была американская базука М-72, у второго РПГ-7, оба пальнули в бункер калитки. Третий бросил три связанные проволокой гранаты. Женщина выстрелила весь магазин. После чего пикап на полном ходу начал уходить. Кожемякин выскочил из укрытия и догонял его огнем из РПК. Но когда моджахеды сыпнули с кузова градом прощальных пуль, он смылся за камни.

Подбежало подкрепление, но слишком поздно, чтоб хотя бы увидеть большие буквы «TOYOTA» на задке пикапа. Подбежал Якорь, Гущин и солдаты с «Руслана», подбежали с «Муромца» Бармалей и Захарыч. Подбежал Леварт и Ломоносов.

Мирон Ткач, раненный в обе ноги, валялся в конвульсиях на дороге и выл от боли. Боря Кожемякин, тот, что вначале плакал на заставе, оказывал ему первую помощь. А внутри разбитого бункера КПП, среди тлеющих тряпок и коробок, сидел с отсутствующим взглядом Володя Ефимченко, нежно голубя свой ПКМ. Неподалеку, окровавленный и обожженный, раненный, но скорее всего не очень серьезно, всхлипывая, корчился Федя Сметанников. Его разорванное левое ухо свисало до самого погона, как обрезанная кожура яблока. Но Сметанникова не интересовало состояние его уха. Он пристально всматривался в лежащего два метра дальше сержанта Жигунова.

— Санитар! — закричал Бармалей. — Санита-а-ар!

Жигунов был жив. Благодаря пуленепробиваемому жилету он не погиб на месте. Однако у него было очень обожженное и обезображенное лицо, обе ноги, от бедра вниз, были обгоревшие и изувеченные. Но больше всего досталось левой руке. Осколки посекли плечо и вырвали целые куски бицепса. Во многих местах выглядывала кость.

— Держись, Ваня, — прохрипел Леварт, становясь возле него на колени. — Ради Бога, держись… Братан…

Он вырвал из рук санитара шприц с промедолом, синтетическим морфином, и сам сделал укол. Сразу после этого у него начали дрожать руки. Бармалей оттянул его. Санитар уколол Жигунову еще один промедол, после чего начал перевязывать руку сержанта, бинтуя ее вместе с обгоревшими обрывками рукава. Жигунов напрягся и закричал. Из-под его ног вдруг забила темно-красная кровь.

— Хочу до… до… мой… — выдавил он из себя меж лопающихся на губах пузырей.

И умер.

Все стояли неподвижно. Ткача забрали на носилках. Его тоже спас броник, огнестрельные раны ног были не настолько серьезны, как можно было бы судить из его панических криков.

— Докладывают с точки, — прервал вдруг тишину Якорь. — Едет следующий автомобиль. Большой.

Бармалей аккуратно вытащил из объятий Ефимченко ПКМ, взвесил в руках, перезарядил. Когда он шел по дороге, к нему подсоединились Якорь и Леварт с акаэсами. И бледный как смерть Кожемякин с РПК.

Леварт знал, что на этот раз покажется из-за поворота дороги, сопя и воняя на подъезде, скрипя и покачиваясь на выбоинах. Еще до того, как автомобиль появился, в глазах Леварта уже стояла афганская бурбахайка, местное средство передвижения, высокий автобус, фантастически разрисованный разноцветными граффити и яркой вязью арабского письма, которая, как считалось, была цитатами из Корана, магическими заклятиями и пожеланиями счастливого пути. Прежде, чем автобус показался, Леварт уже видел украшающие его веревочные гирлянды, слышал, как мягко позванивали колокольчики, которыми была обвешана кабина.

Бармалей вышел на середину дороги. Бурбахайка выехала из-за поворота. В точности такая, какую чуть раньше видел Леварт. Даже, наверное, еще более разукрашенная и цветная, чем та, что была в его видении. Бурбахайка покачивалась, оседая под тяжестью тюков, чемоданов и прочего багажа, который возвышался пирамидой на крыше. За рулем был молодой парень в паколе. Леварт видел, как при появлении Бармалея, парень скалит в улыбке белые зубы из-за испачканного и треснутого лобового стекла. Видел набившихся вовнутрь пассажиров, в основном женщин. Видел прилипших к окнам детей в вышитых тюбетейках, видел их большеглазые лица, расплющенные на стеклах.

Зашипели открывающиеся двери, водитель оскалил зубы. Бармалей поднял ПКМ.

— Ас-салааму алейк…

Бармалей разнес его очередью. Кровь забрызгала окно кабины. Вторым открыл огонь Кожемякин, просто в окна автобуса. После него начал стрелять Якорь и Леварт. Потом остальные. Автобус трясся. Автобус дымил. Автобус кричал. С громким свистом вышел воздух из продырявленных шин, бурбахайка тяжело осела на оси. Из окон сыпалась стеклянная каша, сквозь которые с криком протискивались люди. Якорь и Кожемякин, не прекращая, секли их ураганным огнем. Бармалей косил из пэкаэма толпу, которая пыталась выбраться через двери, вываливающиеся трупы в мгновение ока завалили выход. Захарыч и остальные прошивали пулями борта, дырявили их, как сито. Пассажиры выскакивали через выдавленные окна с другой стороны автобуса, но только там их уже ждали пули Гущина и ребят из «Руслана».