Змея

— Люди! — неожиданно закричал Ломоносов, закричал так, что даже перекричал канонаду. — Одумайтесь! Одумайтесь!

Бармалей прекратил стрельбу. Но не по призыву ботаника, просто выстрелял всю ленту с ящика боеприпасов. После него, без команды, прекратили огонь остальные. Леварт посмотрел на пустой магазин в руке. Удивился, что это уже третий.

Автобус дымил. Из бортов, из простреленных отверстий, как из продырявленных бочек с горючим, ручейками била кровь. Внутри кто-то, захлебываясь, стонал. Кто-то плакал.

— Захарыч, — прохрипел Бармалей. — Дай мне «Муху».

Он схватил поданный ему РПГ-18, быстрым движением разложил трубу гранатомета. Обернулся, наткнулся на взгляд Ломоносова. Сжал зубы.

— Это война, — сказал он, может, ботанику, может, себе. Может, остальным.

— Отойти.

Прицеливался недолго, в бак автобуса, туда, откуда текло горючее.

Грохнуло. Автобус превратился в горящий шар.

Оставшийся каркас догорал еще долго.

* * *

Инцидент не имел никаких последствий. Ни малейших.

Для спецотдела Бармалей составил рапорт. Краткий, но содержательный. Тринадцатого июня текущего года, тра-та-та, на заставу «Соловей» было совершено нападение. Нападающие, сахиды-смертники, укрывшись среди местных обитателей, передвигающихся гражданским транспортным средством, снабженные большим количеством взрывчатого материала, пытались уничтожить контрольно-пропускной пункт заставы. Примитивный заряд, тра-та-та, взорвался преждевременно, в результате взрыва гражданское транспортное средство подверглось полному уничтожению. Все нападающие погибли, равно как и неопределенное количество гражданских лиц. Потери на заставе: один убитый, двое раненых. Подписал исполняющий обязанности командира заставы старший прапорщик Самойлов В. А.

Мирон Ткач и Федор Сметанников полетели вертолетом Ми-4 в медсанбат. В качестве «груза триста». Сметанников вернулся на следующий день, забинтованный, но годный к службе.

Для Бориса Кожемякина происшествие на КПП означало продвижение. По служебной лестнице.

— Вот, братва, — рассказывал в роте ефрейтор Валера. — Показал Боря, что знай наших! Я думал, что это какой-то чижик недорезанный, чмо драное. А он парень боевой. Джигит, как я посмотрю! Хищник, можно сказать. Настоящий коршун.

Коршун.

Эта кликуха сжилась и срослась с Борей Кожемякиным.

Осталась с ним до конца жизни.

То есть на четырнадцать лет и шесть месяцев. Потому что столько осталось ему до конца жизни.

* * *

Нетрудно было сообразить, что Бармалей долго готовился к разговору и долго колебался. Леварт решил облегчить ему задачу и дать такую возможность. Нашли такое место, где можно было поговорить с глазу на глаз. В ротном сортире.

Присели. Бармалей вопросительно покашлял, вытащил из кармана мундира два шприца и протянул в сторону Леварта. Леварт отрицательно покрутил головой. Героин, на солдатском жаргоне «руин», не был на заставе диковинкой. Долбился им на заставе не один и не два среди солдат. На «Горыныче», до того, как он приказал там провести уборку, то и дело наступал на одноразовые шприцы, везде валялись упаковки от игл и пробки от бутылок, служащие для подогрева. На других блокпостах было похоже.

Леварт героин не колол. Не брал никогда, даже кубика, хотя возможностей предоставлялось множество. Сразу после инцидента с автобусом он был в шаге от иглы, а гера была под рукой, в свертке, который подарил Салман Юсуфзай. Тогда зарядились Бармалей и Гущин, а также Якорь, которого он давно подозревал в регулярном употреблении. Сам, несмотря на искушение, смог удержаться.

— Ясно, — кивнул Бармалей, пряча принадлежности. — Ясно, братан, понимаю. А как насчет травки? Покурим?

— Это можно.

Бармалей затянулся, передал косяк Леварту, осторожно, чтобы не просыпалась анаша.

— Мне, братан, — перешел он к делу, — выражение лица нашего профессора не нравится. Этот автобус… Интеллигенция как бы переживает. Ну, так и я переживаю, ради Бога, врать не буду… И ныне грех гнетет душу мою, гнетет… Но идет война. Война! Нас убивают, мы убиваем… А кровь требует крови. Вот и все, точка. Я это знаю, Якорь это знает, ты это знаешь. Все мы согрешили… Но наш Ломоносов меня тревожит. Не донес бы он? Чтоб совесть облегчить, душу успокоить? А? Паша? Ты его лучше знаешь…

— Я его вообще не знаю, — Леварт затянулся и медленно выпустил дым. — Вижу, что переживает. Но он не донесет.

— Откуда уверенность?

— Это диссидент. То есть недовольный строем. Собственно, за это его из университета в армию… По доносу, ясное дело.