Змея за пазухой

Он решил обратиться к услугам общественного «информбюро»: у таких старушек от безделья вырабатывался инстинкт накопления информации – и нужной, и ненужной.

Наверное, это было своеобразное прощание с миром перед дорогой в небытие. Все-таки, как ни тяжело жить человеку на Земле, но когда перед ним финишная прямая, в его душу потихоньку заползает страх неизбежности, который каждый индивидуум пытается заглушить по-разному. Кто пьет беспробудно – это в основном мужчины, кто-то не отходит от телевизора – тут женщины на первых ролях, кто ковыряется в огороде или на даче, пытаясь тяжким трудом задавить в зародыше еще более тяжелые мысли, а некоторые, как эти старушки, глазеют на окружающих с утра до вечера, впитывая, как губка, перед последним путешествием в вечность звуки живого мира.

– Кому добрый, а кому и не очень, – ответила одна из старушек.

– Что-то случилось?

– А как не случиться, когда ей стукнуло восемьдесят пять? Верно я говорю, Демидовна?

– Восемьдесят шесть, – уточнила Демидовна.

– Похоронили мы намедни свою подружку.

– Вчерась… – уточнила Демидовна.

– Царство ей небесное, – ханжеским голосом сказал Никита.

Старушки дружно перекрестились.

– А скажите, пожалуйста, дед Гаврик дома? – спросил он, выдержав трагическую паузу, соответствующую моменту.

– Вот чего не знаем, того не знаем, – ответила Демидовна. – С утра сидим. Но мимо нас он не проходил, это точно.

«Жив дедуля! – обрадовался Никита – Это уже хорошо».

– Он живет на третьем этаже? – Никита был дома у деда Гаврика всего один раз, поэтому не помнил номера его квартиры.

– На четвертом, – снова ответила Демидовна; похоже, она была вожаком в этом маленьком бабьем сообществе. – Пятнадцатая квартира.

– Благодарю, – сказал Никита и пошел к подъезду.

– А ты чей будешь?! – крикнула ему вдогонку первая старушка.

– Я не местный, – соврал Никита, и подпружиненная дверь подъезда закрылась за ним с пушечным грохотом.

Звонил он долго. «Неужели дед Гаврик заболел?» – с тревогой думал Никита. Но потом каким-то шестым чувством вдруг определил, что по другую сторону двери кто-то стоит и разглядывает его через дверной глазок.

– Гавриил Никитыч, открывайте! Свои.

– Свои за возом бегают, – раздался знакомый голос с хрипотцой. – Не помню я тебя, паря. Доложись по форме.

– Никита Измайлов, бывший ученик девятого класса детдома имени Осоавиахима! – по-военному отчеканил Никита.

Детдом, который вел свою историю с 1927 года, имел несколько наименований. Но как-то так получалось, что все они оказывались неудачными – в основном из-за присвоенных ему имен государственных деятелей, потом неожиданно становившихся врагами народа. Наконец в 1947 году, устав от этой чехарды, детдому присвоили достаточно нейтральное наименование «Имени Осоавиахима» – то есть Общества содействия обороне, авиационному и химическому строительству. Но и здесь получилась промашка, так как спустя год эта организация потеряла свое название и была разделена на три общества.

Вконец запутавшийся наробраз решил больше не испытывать судьбу и махнул рукой на очередное переименование – пусть будет, как есть, – поэтому детдом носил имя Осоавиахима до самой перестройки. Когда в систему народного образования пришли «истинные демократы», мечтавшие каленым железом выжечь даже малейшее упоминание о временах «совка» и застоя, имя «Осоавиахим» исчезло из документов, а вместо него детдом получил всего лишь номер – пятый, – потому как новое время еще не родило новых героев и увековечивать было некого.

– Никита? Уж не Бешеный ли?

– Нет, теперь я не Бешеный, – смеясь, ответил Никита, и дверь отворилась.

Дед Гаврик был невысокого роста, худощав, носил длинные усы и седую шевелюру, почти гриву, которой позавидовал бы и какой-нибудь академик от искусства.

– Вишь-ко, вырос, однако… – сказал дед Гаврик, когда они обнялись и троекратно, по русскому обычаю, расцеловались. – Верста коломенская. А мы стареем и в усадку идем. Словно пни замшелые.

– Ну, на пень вы пока совсем не похожи.

– Умеешь ты польстить старику… Давай сюда свой пакет, что ты его мусолишь. Никак гостинцы принес?

– А то как же.

– Молодца… – с удовлетворением сказал дед Гаврик, выкладывая на кухонный стол привезенные деликатесы. – И бутылку вина не забыл! Порадовал, порадовал старика… – бормотал он, изучая этикетку.

«Знал бы ты, Гавриил Никитыч, в какую копеечку влетела мне эта бутылка, – подумал Никита. – Но на какие только расходы не пойдешь ради успеха, по идее, безнадежного дела…»

Ему было известно пристрастие деда Гаврика к хорошим винам, он знал в них толк, поэтому Никите пришлось заехать в дорогой супермаркет и серьезно раскошелиться. Сам он не понимал, как можно отличить ординарное вино от какого-нибудь дорогущего; кислятина она и есть кислятина, в какую бутылку ее ни залей и какую этикетку ни прилепи. Никита предпочитал спиртные напитки покрепче – вот в них он был дока.

Дед Гаврик накрыл стол: поставил старинные хрустальные фужеры и вазу с фруктами, открыл коробку конфет, которую принес Никита, но когда вознамерился откупорить подарочную бутылку, Никита сказал: