Змеиная песня

— С тобой покончено, тэянец, — прошипел ему на левое ухо Горстаг. — Ты больше не будешь есть нашу еду и больше не сможешь нас подвести. Юрид не заподозрит, что это наших рук дело — а даже если заподозрит, не сможет доказать. Ты подскользнулся и упал в воду. А может быть, специально отдался змеям, потому что чувствовал стыд за то, что обрёк всех нас на гибель.

Страх пробился сквозь туман в голове Барериса, придав ему сил, но похоже, было уже слишком поздно. Захватчики уже дотащили его почти до самой кромки воды. Он дёргался и вертелся, но не мог вырвать руки.

Он поднял правую ногу, ударил ею назад, и его пятка попала в чью-то коленную чашечку. От неожиданности враг расслабил хватку, позволив юноше вырвать правую руку. Развернувшись, насколько смог, он дважды ударил Горстага кулаком в лицо.

Тот отпрянул, и Барерис вырвал вторую руку. Но безумное, беспорядочное насилие стоило ему равновесия, и он едва не упал спиной в воду, прежде чем успел выпрямиться.

Теперь, оказавшись к ним лицом, он мог разглядеть всех троих противников: Горстага, Орикса и Эвендура. Наёмники разошлись, чтобы взять его в клещи.

Это была ошибка. Она позволила ему вырвать кляп изо рта и пропеть быстрое арпеджио.

Наёмники замерли. Магия удержит их лишь на мгновение, но звук его голоса может разбудить спящих.

Стряхнув мимолётный морок, его несостоявшиеся убийцы бросились вперёд. Сбоку подлетел Юрид и отвесил Эвендуру удар, казавшийся лёгким похлопыванием по спине. Воин рухнул лицом в грязь. Барерис и Горстаг боролись, каждый пытался оттолкнуть другого назад. Тем временем Орикс набросился на Юрида сзади. Каким-то образом ощутив угрозу, Сломленный развернулся, схватил рукой толстого юношу и бросил его через колено, впечатывая в землю.

Затем Сторик проревел:

— Стоять!

Противники застыли.

— Я больше всего хочу остановиться, — сказал Юрид, — при условии, что наши товарищи готовы прислушаться к голосу разума.

— Это ты ведёшь себя неразумно, — сказал Орикс, снова поднимаясь на ноги. — Тэянец привёл нас сюда, и он заслуживает наказания. И точно не заслуживает долю нашей пищи. Но ты хочешь относиться к нему, как к одному из нас. Ты даже готов драться со своими настоящими друзьями, чтобы защитить его. Почему? Да и какая вообще разница? Даже если мы не бросим его змеям, в конце концов ящеролюды всё равно нас всех убьют.

— Это важно, — ответил Юрид. — Доброту и милосердие всегда следует предпочитать злобе и мстительности.

Орикс ответил непристойным ругательством, сжал кулаки и начал огибать Юрида по кругу, чтобы снова добраться до Барериса. Монах подвинулся, чтобы снова преградить ему путь. Барерис неожиданно почувствовал, что в таком режиме боя, в смиренном, податливом подходе к жизни монаха есть нечто, что бард может использовать — если только сумеет понять, что именно.

Горстаг осторожно отпустил Барериса — очевидно, чтобы лучше участвовать в дискуссии.

— Я хочу правосудия. Я хочу, чтобы мы убили этого обманщика-барда сами, лишив ящеролюдов такого удовольствия. Орикс прав, на самом деле нет никакой разницы — просто это последний шанс для любого из нас почувствовать удовлетворение, и как только сукин сын погибнет, у всех остальных не будет причин ссориться.

Сторик нахмурился.

— Признаю, мы делали вещи и похуже по менее весомым причинам.

— Дайте мне один последний шанс нас всех спасти, — сказал Барерис.

Горстаг фыркнул.

— У тебя уже была такая возможность.

— Но я только что придумал одну идею, и считаю, что она может подействовать. Узнаем, когда вернутся ящеролюды. До тех пор я не буду ничего есть, в если меня снова постигнет неудача — я сам брошусь на съедение змеям, чтобы вам не пришлось утруждаться.

Юрид сказал:

— Мне кажется, это честное предложение.

* * * * *

Из ночи появились ящеролюды, шипевшие и бурчавшие друг на друга, и Барерис попытался сглотнуть, чтобы прогнать сухость в горле. Он остро осознавал, что нынешние мгновения могут стать последними в его жизни, но изо всех сил старался отбросить эти мысли. Надо было сосредоточиться на основной задаче.

Чешуйчатый шаман запел, и юноша запел тоже — но на сей раз не так, как прежде. В предыдущих случаях странная красота мелодии этого существа притягивала его, пробуждала жажду музыки, которая являлась неотъемлемой частью его природы. Теперь бард отдался этому очарованию, стараясь не разрушить его, а усилить. Предложить искусную полифонию вместо сбитого ритма и гармонию вместо диссонанса.

В результате песня стала богаче, более глубокой, чем прежде, и произведение стало принадлежать ему не в меньшей степени, чем пятнистому существу на другом берегу. И поэтому песня не могла истощить его волю, и мысли Барериса остались такими же сосредоточенными.

Пока что всё шло хорошо, но теперь ему нужно было поменяться ролями с рептилией и заставить шамана следовать за собой, не испортив музыку и волшебство. Он пел так, чтобы структура мелодии допускала только определённые логические ответы, и совокупный эффект этой прогрессии поставил его во главе, а шаману отвёл подчинённую роль. Затем он начал сдвигать центр заклинания.