Змеиная вода (СИ)

- Потом уж стали хвастать, кто там лучше учится, кто… а Надежда узнала, что многие, как мамка, читать не умеют. И их позвала. Вечерочком. Вроде как этот… бабский… клуб.

- Дамский?

- Во-во… приходили. Самовар ставили. Садились. И учили… чаи пили, с пирогами. Мамке очень нравилось. И потом, как читать научились, то читали тоже. Газеты. Книги всякие… разное. Батя, правда, ворчал, но так-то не зло. Он мамку любит. А она ему газеты читать стала.

- А сам он?

- Так… когда-то учился, но когда ж это было-то? Подзабыл. И тяжко. С глазами у него неладно. Баб Валь ему травки дает, и припарки еще, и другое, но говорит, что надо беречься. Он же ж контуженный. Но не сильно. Другие вон совсем, а у него только с глазами. И еще голова порою болеть начинает. А так-то целый. Повезло.

Повезло.

Мне ли не знать, что везение, оно всяким бывает.

Вернулся.

И живой. И целый. И даже почти не раненый. А голова… это ж ерунда, если подумать.

Дорога вывела за деревню. А Змеевка не такая и маленькая. Вон одна улица пересекается с другой. И дома уходят вдаль ровным строем, аккурат почти до леса. Но нам не туда, Никита поворачивает в другую сторону, к вытянутому строению, больше похожему на коровник, чем на господский дом.

Вот сомневаюсь, что в нем жили дворяне.

Может, постоялый? Или еще какой? Нет, дом подновили. И крыша свежая, и стены покрасили. Перед входом разбили пару квадратных клумб, на которых старательно что-то цвело. Дорожка сбегала вниз, а потом поднималась вверх. И по моим прикидкам до школы было еще прилично.

- А сама Надежда тебе как?

- Ну… добрая она… она больше с мамкой или с малышнею, которая тихая… а старшие… ну… не всем оно надобно… но ходют.

- Зачем?

- Кому родители велят. А кому-то в школе хорошо. И полоть ничего не надо, и скотину доить. И так-то… а Надежда стихи все читала. У нас с того смеялись, что у ней одни стишки на уме. Но она ж эта… с титулом. Ей можно.

Можно было.

Вот только титул сам по себе ничего не значит. Это я к своим годам уже поняла. И Надежду титул не защитил…

Вообще толку-то от него.

- А любовь у неё с кем была?

- Ну… - глаза Никитки забегали. – Я так-то точно не знаю… я ж не следил… сперва за ней этот приезжал. Каблуков. Наши его не любили.

- Почему?

- А за что? Морду завернет и ходит, кривится, - Никитка скорчил гримасу, явно пытаясь продемонстрировать, как именно Каблуков кривится. – Мы вроде как быдло, а он с титулом… у Надежды тоже титул был, но никогда она так… но с ним под ручку ходила. Сперва. А потом поругались. Он на нее даже кричал как-то.

- Когда?

- Не помню… но кричал. Обзывал не по-хорошему. А Федорыч наш вышел и в морду дал. Он так-то мужик серьезный.

Надо же…

Федорыч, стало быть.

- Каблуков верещать стал, что в суд подаст. А Федорыч ему ответил, что пущай и он суду расскажет… про это… как его… непотребное поведение. И в дворянское собрание отпишется… ну и тот прям заткнулся сразу и уехал. И больше не возвращался. А Надежда сперва грустная ходила, но потом повеселела…

- А Федорыч ваш…

- Федорычу шестьдесят три, - сказал Никита. – Не… старый он для Надежды. А вот с Пилипкой я её как-то видел. Гуляли тут, недалече… тут ведь поместье Пестряковское рядом. Если по дороге, то круг получается, а тропкой и через лес, то близехонько. Напрямки, почитай. Она-то сама когда на машине ездила, а когда и гуляла… вот Пилипка и провожал…

- А Пилипка – это кто? – уточнила я.

Филипп.

Филипп Арсеньевич Акушев. Тонкий и нервный, как натянутая струна. Бледный лик. Светлый волос, забранный в хвост. Томная печаль во взгляде.

И голос низкий бархатистый.

Кажется, нашла…

- Меня пригласили преподавать, - он поцеловал мне руку и попытался заглянуть в глаза, этак вот, со значением. Правда, на меня взгляды подобные давно уж не действовали, но ему-то откуда знать. – Ах, сколь отрадно видеть в наших краях особу столь…

Он запнулся. Подозреваю, прежних особ Филипп именовал прекрасными. Но вот осознавал, что в моем случае это будет не просто некоторым преувеличением.

- …удивительную.

Вывернулся.

Я чихнула. Филиппа Арсеньевича окружало облако удушливо-благородного аромата. То есть изначально аромат был благородным, но в нынешнем количестве сделался удушливым, не растеряв, правда, благородства.

- И восхитительную. Нетривиальную…

- Кто вас пригласил?

- Федорыч… Федорыч Геннадий Ануфриевич. Он тут директором поставлен, - по лице Филиппа пробежала гримаса. – Человек… своеобразный.

Он осторожно подбирал слова.

- Он искал преподавателя словесности для этой вот школы. Открылась вакансия, а я как раз остался без работы. Вынужден был покинуть столицу… - взмах рукой.

И рукав пиджака чуть съезжает, позволяя вырваться на свободу пышной кружевной манжете. Несколько старомодно, но в целом в образ вписывается.

Интересно только, как Одинцов его не разглядел.

Или не приглядывался?

Попал в ловушку убежденности, что виноват Каблуков? Да и виноват ли…