Змеиное гнездо

– Сейчас я говорю, а не ты. Если что-то не договариваешь, что угодно, о чем лучше помалкивать, то и помалкивай. Держи хлебало на замке. – Хокинс делает глубокий вдох. – Неважно, что случилось на самом деле. Ты должен понимать, что начнется ад. После того что было с твоими братом и папой… – Джессап бросает взгляд на Дэвида Джона, и в этот момент ему хватает соображения осознать, что хоть раз поправлять не стоит. – Выглядит это хреново. У тебя крепкая версия. Хорошо, что есть фотка и переписка, и если мне понадобится все подтвердить и твоя девушка расскажет то же самое, то для тебя все кончится хорошо. Но патологоанатом уже начал работу, проводит вскрытие. Если что-нибудь (и я имею в виду что угодно) покажется странным, мы вернемся завтра с ордером на обыск, и для тебя и твоей семьи это выйдет боком.

Он буравит взглядом Джессапа. Трудно не отворачиваться. Глаза у Хокинса какие-то мертвые. Напоминают акульи. Интересно, служил ли Хокинс. Судя по виду, мог бы. Служба на Ближнем Востоке – и домой, к синей форме.

– Я на твоей стороне, Джессап, и если говоришь, что ничего не сделал…

– Я ничего не сделал. – Рефлекс. Само вырвалось. Он и сам не знает, кого пытается убедить: Хокинса, Дэвида Джона или себя.

Хокинс пожимает плечами.

– Мне-то, честно, пофиг, Джессап. Я слезы лить не буду. Но просто говорю, что в полиции и по всей стране есть люди, которые считают, что Рикки и Дэвид Джон слишком легко отделались после того, что произошло. На правду всем плевать. Им главное, как это выглядит и как это подадут в новостях. Говорю тебе как друг: если вскрытие покажет что-то странное, у тебя начнется веселенькая жизнь. В центре соберут митинги террористы из «Черных жизней», накинутся новостные телефургоны, мэр и каждый политик в стране. Прости уж, – говорит он, глядя на Дэвида Джона. – От фамилии не убежишь.

Джессапу хочется кричать. Это даже не его фамилия. Он не сделал ничего плохого. Так и говорит:

– Я не делал ничего плохого.

Хокинс закрывает ручку, убирает вместе с блокнотом в карман.

– Не слушаешь ты меня. Мне, Джессап, все равно, приложил ты руку к аварии этого пацана или нет, но многим здесь… нет… многие ищут повод, чтобы прийти за твоей семьей, за церковью, поэтому если где-то есть то, что противоречит твоей версии и чему не стоит показываться в лаборатории, то разбирайся сейчас. Проследи, чтобы не появилось потом. Ты меня понял?

Он смотрит на Джессапа, пока Джессап не кивает.

– Так, – говорит Хокинс. – Руку я тебе пожимать не стану, Дэвид Джон, потому что это будет выглядеть неправильно (мы друг друга не знаем, да?), но ты проследи, чтобы Джессап сделал все, как я сказал. Не высовывайтесь – и буря пройдет.

– Спасибо, – говорит Дэвид Джон. – Значит, завтра в церкви тебя не ждать?

Хокинс ухмыляется, и теперь Джессап уверен, что он напоминает акулу. Темные воды, где водится всякое.

– Не ждать, – говорит Хокинс. – При таком положении дел блюстителю порядка рискованно ходить на службы. Пожалуй, пока отсижусь.

Рассказывай

Копы отъезжают от дома. Джессап собирается зайти внутрь, но Дэвид Джон хватает его за запястье.

– Рассказывай, – говорит он. – Все. Я должен знать, что бы там ни случилось. Если хочешь, чтобы я помог, я должен знать все. Рассказывай в точности, что случилось.

И Джессап рассказывает. Ничего не упускает.

Изучение Библии

Он включает такой кипяток, какой только может выдержать. На боку – темный синяк (оставила след верхушка шлема), второй уже желтеет на правом бицепсе, на предплечье – ссадина. Не помнит, как их получил.

Сперва вода стекает мутная – в стоке исчезают оленья кровь, грязь, утро в лесу. Он скоблит кожу так, будто в ней прячется еще больше крови, вспоминает вывернутую под углом шею Корсона, вмятину на черепе.

Теперь он ловит ртом воздух, не может надышаться, будто не под душем, а под водой, тонет. Над ним тяжесть океана, давит. Он с силой упирается в пластик кабинки, заставляет себя молчать, трясется, всхлипывает без звука, шум воды скрывает то, что не скроют тонкие стены трейлера. На него нахлынуло, как приливная волна, затягивает, но он борется, снова всплывает к льющейся воде, говорит, шепчет, молится: «Отче наш, иже еси на небеси…»

Произносит молитву Господню раз, два, десять, двадцать, тридцать раз, дерет себя мылом, как наждаком, прости нам грехи наши, как и мы прощаем тем, кто согрешил против нас; делает горячее, пар поднимается, как подношение, прости нам грехи наши, снова и снова бьет себя по бедру, прости нам грехи наши.

Мусорщик

Джюэл жарит бутерброды с сыром. Трейлер наполняется запахом растопленного масла.

Джессап колеблется, когда отдает Дэвиду Джону ключи от пикапа.

– Обязательно?

– Да, – говорит Дэвид Джон. Они уже поспорили насчет того, чтобы избавиться от пикапа. Джессап знает: Дэвид Джон прав, это единственное, что напрямую связывает его со смертью Корсона, но отдать ключи трудно.

В другой руке у него мусорный мешок, отдает и его. Отчим открывает мешок, заглядывает.