Змеиные боги

А кольцо звало, оно приглашало принять новую невесту – жадную, испорченную, пропахшую гнилью прелых листьев. Ему нужно было лишь метнуться вперед, оставляя на ее горле рваные полосы, и обязательство исчезнет. Нет, пугать нельзя. Не Катю, не сейчас. Змей плавно подводил их к нужной черте, внимательно следил за реакцией и неумолимо двигал их в верную сторону.

И когда мерзкая девчонка незаметно переложила кольцо в Катеринин карман, он почти почувствовал себя наполненным, счастливым.

Человеческая жизнь скоротечна. Жизнь его невест – неумолима. Быть может, оттого, что он не то искал? Раболепие, поклонение, страх, подчинение. Они погибали, как нежные цветы анемоны, и каждый раз Полоз чуял привкус разочарования на конце сдвоенного языка.

Не сейчас. Когда на руках послушно лежала подрагивающая Катя. Она не каменела, не стремилась улизнуть – жалась к нему как к единственному спасению, и это невероятно тешило. Наперерез выскользнули две тени, но они так же бесшумно растворились за стволами, увидев его взгляд. Царь забрал то, что ему полагалось, в расстегнутом кармане Невесты золотым боком блестело кольцо.

В бане было прохладно, обиженный банник едва поддерживал жар с печи, но этого достаточно человеческому телу, чтобы не продрогнуть. Он спустил ее с рук в предбаннике, понимающе склонил голову, пряча ликующий взгляд:

– Я буду ждать тебя здесь, хорошо?

Катя не плакала. Из темно-карих глаз на него смотрела обреченная тоска, комкался испуг. И она схватила его за руки. Подрагивающие губы с размазанными по ним каплями крови приоткрылись, шепот был таким невыразительным, что будь он человеком – не разобрал бы слов.

– Не уходи от меня, не бросай. Я не хочу оставаться одна.

Торжество тянуло в улыбке губы, но он сдержался. Спокойно кивнул и шагнул в парилку, переплетая их пальцы.

Люди называли это шоком – она стала заторможенной и слишком послушной, тяжело реагировала на происходящее. Бледная кожа отливала синевой, почти такая же холодная, как его собственная после пробуждения. Щек слышал ее сердце – тонко бьющееся, зачастившее. Катя позволила ему медленно снять с себя одежду. Такая доверчивая, протягивала навстречу мочалке руку, поворачивалась спиной, а у него зрачки в вертикаль тянулись, натура разрывала на части, мешали удлиняющиеся клыки.

Так изголодавшийся уж смотрит на аппетитненькую полевую мышку, чья шерсть блестит под закатными лучами солнца.

Его мышка опустилась на полог и осоловело смотрела в стену. Теперь она не пахла железом и солью, не осталось приятной примеси запахов травы и земли, привычных его обонянию. Она пахла не менее желанно – собой. Мокрые волосы тяжелым пологом опускались до плеч, капли воды падали с них на кожу, скользя по ложбинке между небольшими округлыми грудями, опускались в пупок. Щек терпел. Не торопился, одергивал себя и давился этим желанием. Почти хрипел, ощущая, как темнело вокруг пространство, невероятно тесно становилось в штанах, возбуждение тянуло пах. Змей умеет заставлять, умеет внушать и подчинять, но с ней неожиданно важной стала добрая воля.

Опустился на колени напротив, лениво подув на влажные костяшки, Катя встрепенулась, вернулась частичная осознанность взгляду.

– Меня разрывает от боли, от невозможности помочь тебе. Скажи только, что мне сделать? Я могу помочь хотя бы забыться…

Он почти не лукавил, видеть ее такой – неестественно болезненно. Только боль в Катерининых глазах мешала ринуться напролом, снося последние преграды. Так близко к своей цели, так рядом.

«Я всегда была одиночкой, я совсем не подхожу людям вокруг».

Он помнил ее слова в ту ночь на поляне. Неловкие признания в собственной непригодности. И тогда Щек бы рассмеялся, но побоялся ее обидеть. Разве может быть кто-то более естественный и гармоничный? Люди всегда были глупцами и слепцами. Резво хватали все, что открыто блестело. Целовали блестящий пирит[11], игнорируя спрятанное под ногами золото.

Смоль тоскливо смотрела на небо, а в ее глазах Полоз видел отражения звезд.

И сейчас, за этот момент, он навсегда бы распрощался с кольцами. Остался бы навсегда в этой хлипкой и неуклюжей человеческой оболочке. В этот момент он бы с радостью принял свою смерть. Потому что Катя подалась вперед.

Нерешительно касаясь его шеи губами на самой границе свитера. Прогибаясь в спине, чтобы прильнуть к нему еще ближе. А змею казалось, что сейчас он потеряет свою суть. Навстречу ей, цепляясь пальцами за приглашающе разведенные девичьи бедра, лаская кожу поглаживаниями. Катя отзывалась на его ласку, бессвязно шепча в шею горячие просьбы, от которых приподнимались волосы на загривке. Приглушенно рыча, Щек поймал ее губы, впился жадным коротким поцелуем, опускаясь влажной дорожкой по шее, к ключицам, груди, прихватывая зубами сосок. Девушка всхлипнула, распахнутый рот ловил воздух, а с губ срывалось его имя. Пальцы Кати зарылись в его волосы, притягивая к себе в молчаливой просьбе продолжить ласку.

Плевать, от чего она бежала к нему в объятия. Если Катя так оплакивала свои потери, то пусть. Она будет забываться с ним раз за разом, а затем снова.