Змеиные боги

– Не злись на него, дед, вчера в нашей бане на Катю банник после полуночи напал, вот он и трусит. – Славик попытался смягчить углы, растерянно почесывая затылок правой ладонью. Сухие ветки полыни поцарапали кожу, оставили зуд и легкие белые полосы на память. Гнев Беляса так же быстро утих, как и вспыхнул. С досадой он растер ударенную ноющую коленку, задумчиво пожевал внутреннюю сторону щеки, пока его бабка успокаивающе поглаживала по спине трясущегося Павла.

– А ты, сынок, не бойся, я молитвочку знаю, станет наш банник дурить, ты даже моргнуть не успеешь, как я дверку отопру. Пошли, я тебе тазики покажу, ковшики. Ты в баньку-то зайдешь, а я на скамеечке посижу, тебя подожду? Ладно, сынок? Ну и с Богом.

Одоевский не сопротивлялся – дрожащей рукой потянул за дверную ручку и скрылся, идущая за ним Маруся замерла на пороге, обернулась и, поглядев на мужа, осуждающе покачала головой. Мол, старость пришла, а норов обуздать до сих пор не смог. Беляс этого взгляда не заметил.

Его беглый взгляд прошелся по жующим на поле коровам, хозяйским пристройкам и зацепился за дом. Было видно, что дед о чем-то сосредоточенно размышлял и приходил к выводам, которые ему не нравились.

– Пошли.

Проходя в комнату, Славик устало опустился на знакомую лавку и с благодарным кивком принял тяжелый граненый стакан. Староста наполнил его мутной самогонкой. Глотки вышли судорожными, поспешными, горло обдало жаром, и Елизаров не сдержал кашля, прикрывая рот кулаком. До этого момента он и подумать не мог, насколько скрутило тело от напряжения – сейчас начало отпускать. Расслабились сведенные плечи, на грудину перестало давить, мир вокруг показался не таким мерзким, не избивал его незнакомыми существами и ужасающими фактами.

– А теперь расскажи-ка мне, Вячеслав, что это банник против вас взбунтовался? Странно оно, что в один день на дивчину вашу нападают, а на другой уже друга твоего щекочут. После полуночи хозяин злится, так-то оно так, да только на первый раз предупреждает – ошпарит раз, под полком повоет. Нападать он горазд, когда очень зол. – Он налил половину стакана и себе, опрокинул одним рывком и занюхал рукавом, поворачиваясь к печи. Пошли на стол и репка, и драники, стала рядом с едой двухлитровая бутылка самогонки.

Такое и говорить-то стыдно было, Елизаров поспешно допил, мир вокруг покрылся мягким золотым светом, как же красиво затанцевали в солнечных лучах пылинки и какими гнусными, гнилыми показались слова, которые он должен произнести…

– Не злись, дед, знаю я, что предупреждали вы нас всей деревней. Мы моровую избушку нашли, хотели фотографии сделать, а в ней тела внутри оказались. Ну, Катька быстро их отщелкала, и мы на выход пошли. Только потом узнали, что Надя с собой кольцо прихватила.

Беляс стремительно побледнел. Через минуту молчания покрылся каплями холодной испарины и начал переходить в неестественно серый цвет, молча наливая второй стакан. Елизарову стало страшно за стариковское сердце – он выглядел так, будто сам вот-вот отправится на тот свет.

– В избе трое было, верно? Двое мужчин и дивчина. Сарафан, кокошник расшитый, я верно говорю? – В голосе деда прорезались скрипуче-злые ноты, горящие глаза уставились на него из-под насупленных бровей. Славик кивнул, и Беляс продолжил: – Она последней невестою была. Думали, что недавно Славянку змей к рукам прибрал, да только потом уже выяснилось, что она в соседнюю веску за богатым и удалым ухажером бежала. Мать не пустила бы, отец за мысль одну поколотил, вот и соврала она, что прибрала змеиное колечко. Та его последней невестой была. Если верить бабкиным рассказам, она уже по следующей весне после замужества бежала от змеиного царя, за то и расплатилась.

Дед пожевал старательно губу, растер покрасневшие от дурных мыслей глаза, тяжело вздохнул и снова сделал глоток. Речь его стала спокойнее, язык стал ворочаться медленнее, смягчая и комкая согласные.

По Белясу было видно: ходили бы ноги резвее, текла бы по жилам былая сила – рванул бы впереди него. Старость оставляла ему лишь привкус горечи в воздухе и глаза с льющимся из них сожалением. Дед вытер усы тыльной стороной ладони, оперся локтем на стол и подпер скрытую за длинной бородой щеку. Плечи его ссутулились, некогда бывший богатырским стан съежился.

– Некому вам здесь помочь, окаянным, старики уже силы не имеют, а молодежь с горячей кровью мозгов лишена. Грудью на опасность бросаются, пока она их не пропорет и в землю не уложит. Сами заварили, сами виноваты и только сами спасетесь. Дети наши молодые раз за короткую жизнь нечисть, может, и видали, да как обращаться с ней забывают – считают наши поучения байками. Дай-то Господь, чтоб в опасной ситуации хоть что припомнили, чтоб молитвой аль полынью беду отвели…