Змеиный князь

Повиноваться мне беспрекословно

Одну лишь ночь? Но и ее довольно,

Чтоб красоте божественной предаться.

Быть может, так мы вырвемся из плена

Губительной тоски. На краткий миг

Блаженство неземное нас захватит.

И аромат, неслыханный, нежданный,

Пусть в одночасье опьянит. С тех пор

Я больше никогда не буду прежним.

Неистово усладе предаваясь,

Мы в океане ночи поплывем,

И плоть сольется с плотью без остатка.

Преподнесу тебе с избытком поцелуев,

Всю наготу твою по капле выпью,

И в кровь вольется тьма и яд желаний.

Ты знаешь вкус запретных наслаждений

И ненасытна до изнеможенья.

Нас демоны печали не настигнут

Они минуют колыбель любви -

Ту, что в руках своих согрели боги,

Твоею красотой ослеплены…

Пение Асгура оборвал громкий хохот Моркварда. Не оборачиваясь, монгол подстегнул коня и поскакал вперед.

– Именно в очаровании самим собой ты черпаешь вдохновение, – сказал Хуфтор, тоже едва сдерживая смех.

– Я не могу иначе, – сказал Асгур и пропел:

Серебряная ива плачет.

Слеза упала на мою ладонь.

О ком ее тоска, лишь ветер знает…

– Пускай искра очарованности освещает мрак твоей жизни, – Хуфтор посерьезнел. – Но не раздувай ее до пламени – оно сожжет тебя дотла. Я сам предпочитаю разочарование, ведь чувства должны возвышать душу, а это возможно только в том случае, если ненасытные желания останутся неудовлетворенными.

В город зрелищ и развлечений Дамиетту они приехали уже вечером. Хуфтор и Гор отказались пойти на выступление Асгура, и певец ушел опечаленный. До начала представления еще оставалось время, и путники потратили его на пополнение запасов провизии. После чего двинулись вслед за пестрым людским потоком, жаждущим усладить слух пением певцов, съехавшихся со всего Египта.

Для зрелищ в центре Дамиетты была возведена огромная каменная арена. Зрители заполнили трибуны в ожидании ангельского пения. В глубине арены, на деревянном помосте, установленном на песке, собрались несколько человек. Каждый из них успел прославиться извлечением из своей груди невероятных по красоте звуков: бородатый итальянец, благодушно сложивший руки на далеко выступающем вперед животе, два держащихся рядом испанца: один – болезненного вида коротышка с заостренными чертами лицами, с любопытством разглядывающий публику, другой – погруженный в себя пожилой красавец. Асгур сидел в стороне и небрежно перебирал струны эль-ауда. Между ними нервно вышагивал взад-вперед высокий молодой египтянин. Он периодически встряхивал шевелюрой и вскидывал пылающий взгляд на зрителей. Его полноватое тело было затянуто в облегающее одеяние, а за плечами развевалась короткая накидка. Каждый раз, заслышав шум со стороны зрителей, он поднимал руку в знак приветствия, после чего опять принимался расхаживать по помосту. Он первым встревожился, когда на Арене появились львы. Асгур расценил их появление как часть представления. Испанцы встревожились: петь в том месте, где резвятся хищники, слишком опасно. Между тем, животные окружали помост с певцами, и Мал насчитывал их не меньше десятка. Львы щурились от яркого солнца и принюхивались к запахам, летящим навстречу. Единственный выход находился под северной трибуной. Через гладкие каменные стены выбраться было невозможно.

Первым не выдержал египтянин. Он соскочил с помоста и бросился к трибунам. Ему удалось проскочить сквозь сдвигающееся вокруг помоста кольцо хищников, и он почти добежал до стены, за которой сидели зрители. Но преграда оказалась слишком высока. Совершив несколько неудачных попыток взобраться, он молитвенно воздел руки к небу и пропел:

– Помогите! Помогите кто-нибудь! Я нуждаюсь в вашей помощи, о великодушные ценители искусства!