Змеиный медальон

С этого неба протянулась детская ручонка, дёрнула пленника за нос и под счастливое хихиканье ушла обратно в вышину.

Кешка перевернулся на бок и сел. Пацанёнок, совершенно голый, чумазый, с всклокоченными лохмами, смотрел на него, улыбаясь хитро и игриво.

– Маугли, – прошептал Кешка.

Малыш хихикнул и опять протянул к нему руку с хваткими пальчиками.

Из-под высокой сосны закричали женщины. Одна, босоногая, в рубище, подскочила и, смазав мальчику ладонью по темени, поволокла его прочь от Кешки. Маугли не плакал. Он оглядывался и строил рожицы.

Среди деревьев маячили люди. Кешка заметил пару земляных домов, длинный навес, грубо сколоченный стол со скамьями… Вдруг сдавило горло, да так, что глаза на лоб полезли: чернявый парень со шрамом подкрался тихо, из-за спины, и дёрнул верёвку, вынуждая подняться.

– Дийи, ромегуну. Мара диули.

В тени сосен ютилась бревенчатая хибара, крытая тальником. Кешка вошёл, едва не чиркнув макушкой по косяку. Крохотные окна давали мало света, и он остановился, слепо озираясь. Конвоир тут же ширнул его в поясницу. Кешка подался вперёд, шрамолицый втиснулся следом, прикрыв за собой дверь. Значит, это не тюрьма для схваченных в лесу путников… разве что пыточная?

Пахло сушёными травами. Кешка присмотрелся: под потолком, на стенах развешаны целые вязанки. Стол у окна, лавки, кадушки – всё ветхое, тёмное, под стать наружному виду развалюхи.

И её обитателю, который тихо полулежал у стены на низком топчане.

Кешка принял бы его за замшелую корягу, прикрытую ветошью, если бы не глаза – влажные, светящиеся, будто нарисованные флуоресцентной краской.

– Исруес со, – проскрипела коряга старушечьим голосом. – Пиахис мунив тигикзрур.

Шрамолицый развязал пленника и вложил ему в руки какую-то вещь. Распухшие, онемелые пальцы отказались её не держать. Кешка понял, что это такое, лишь когда шрамолицый поднял с пола и сунул ему за пояс джинсов… медальон, отнятый рыжим коротышкой.

– А теперь оставь нас.

Кешка взглянул в яркие глаза напротив – не послышалось ли?

– Но Мара…

– Иди, Стич.

Шрамолицый засопел, но подчинился. Дверь издала скрип, стукнула. Стало тихо и жутко – под взглядом блестящих, словно подсвеченных изнутри глаз на чём-то тёмном, корявом, облепленном мхом и паутиной, что никак не могло быть человеческим лицом.

– Откуда у тебя Знак? – проскрипела старуха.

Всё-таки они говорят по-русски. Когда хотят. Сначала рыжий. Теперь эта карга-коряга… Кешка сглотнул, не зная, как ответить и надо ли вообще отвечать.

– Ты понимаешь меня? – спросила она. – Подойди ближе.

Кешка придвинулся на полшажка.

– Значит, понимаешь. Хочешь пить? Вон, в углу, бадья… Не бойся, вода чистая.

Всё в старушечьей хижине было затхлым, гнилым. Чернел полузатонувший в воде деревянный ковшик. Кешка не без опаски тронул ртом щербатый, набухший влагой край. А потом в горло полилась вода – прохладная, сладкая, и он, забыв обо всём, черпал ещё и ещё. Последний ковш пил медленными глотками, растягивая удовольствие. Вздохнул глубоко, чувствуя себя заново рождённым…

– Напился? Иди сюда. Сядь.

Кешка растерянно огляделся.

– Что, не привык сидеть на полу? – в скрипучем голосе прозвучала усмешка. – Там… под столом… чурка берёзовая должна быть.

Кешка пристроился на иссохшей, треснувшей посередине колоде, его глаза оказались на одном уровне с глазами старухи. Он приспособился к полумраку и теперь различал мельчайшие детали её жилища, вплоть до клочьев мха между брёвен и крохотных дупел, проеденных жуками-древоточцами, но лицо в полуметре напротив так и осталось корявой личиной кикиморы.

– Теперь отвечай на вопрос. Откуда у тебя Знак?

Медальон давил на рёбра, и Кешка вытащил его, повертел в руках.

– Вы об этом?

– Кто тебе его дал? Или ты украл его?

– Нет! Сам сделал.

– Что значит – сделал?

– Вырезал из дерева. Я это умею! – добавил Кешка с вызовом.

Старуха помолчала и спросила уже с меньшим напором:

– Откуда ты?

– Издалека.

Она хмыкнула – будто треснул сухой сучок.

– Как попал сюда?

– Дошёл. Пешком.

Глаза на страшном лице загорелись ярче.

– Не юли, мальчик. Чужие в наши края не забредали уже пять лет. Как ты здесь оказался – без лошадей, без поклажи, с голыми руками, чистенький и ухоженный, будто на свадьбу снарядился?

Кешка не казался себе чистеньким и ухоженным. Но против здешнего народца… Он вздохнул.

– Вы всё равно не поверите.

– А ты расскажи, попробуй. Правду я узнаю, не сомневайся, – она усмехнулась. – Я это умею.

И Кешка рассказал – про монстров во дворе, про дыру в заборе и прыжок из слякотного апреля в цветущее лето, про сожжённую деревню и лесную дорожку…

– Остальное вы знаете.

Старуха долго глядела на него, не шевелясь, даже не мигая, и Кешке стало казаться, что перед ним правда коряга с накладными кукольными зенками.

– Голова не болит, не кружится? – спросила она наконец. – А глаза как… видишь хорошо? Нет чувства, будто день ускользает?

Кешка вспомнил недавнее помутнение – вроде всё прошло. День ускользает?

– Да нет. Устал немного.

– Странствия между мирами отнимают много сил.

– Вы… вы мне верите? Вы вернёте меня домой?