Змеиный медальон

– Принялась Хлебная Дева Хозяйку умолять, чтобы сыночка её пощадила, отпустила в подсолнечный мир. "Ты знаешь закон, – отвечала Хозяйка. – Жизнь жизнью выкупается". – "Знаю, – сказала Хлебная Дева. – Возьми мою жизнь, только сына спаси". Перенесла её Хозяйка в средний мир, положила в овчарне между козами. Там Хлебная Дева от бремени и разрешилась. Обтёрла ребёночка соломой, взяла на руки, вышла под небо, глядь, перед ней дом пахаря Силы. Только и успела, что опустить сосунка на крыльцо – тело её стало прозрачным и невесомым, как туман. Дунул ветер – и развеял Хлебную Деву без следа. Тут козы в овчарне все враз замекали, заржала кобыла на конюшне, залаяла собака в конуре. Вышел пахарь Сила посмотреть, что за шум, увидал ребёночка на крыльце и в один миг всё понял. Взял он сына на руки…

Кешка слушал невнимательно – больше поглядывал на лесных жителей. По одному, тихой сапой, они подтягивались к столу. На лицах скорее любопытство, чем враждебность, но кто их знает… И тут Кешку молнией насквозь прошило: сирота! подкидыш! Этот Кен подкидыш, как и я… Герой чужого предания в полсекунды стал для него родным братом.

– …Нарекаю тебя Кеном, молвил пахарь.

И Кешка сказал:

– Да, правильно. Кен – хорошее имя. Мне подходит.

Кажется, у него дрогнул голос, и Маниська расплылась в улыбке.

– Рос Кен не по дням, а по часам. Силу богатырскую набирал и того быстрее. Когда сравнялось ему пять лет, околела старая кобыла отца его. "Как же быть? – воскликнул пахарь. – Как я выйду в поле без лошади?" – "А давай, – сказал Кен, – я вместо неё впрягусь". Подхватил он плуг и поволок по полю, да так резво, что отец едва за ним поспевал…

На поляну вышел высокорослый голенастый парень – штаны до колен верёвкой подвязаны, ступни такие, что за ласты принять можно, голый по пояс, на голове что-то вроде плетёной шапочки. Встал, подбоченился. Плечи вроде неширокие, и грудь впалая, но кулаки с дыню. Лицо длинное, носатое, скулы торчат, глаз не видно под тяжёлыми надбровьями, на щеках серые мазки – зачаток будущей бороды. А у Кешки даже над верхней губой – только лёгкий намёк, хотя давно бы пора…

– Когда Кену стало семь…

– Маниська! – медведем проревел голенастый. – Иди сюда!

Она сидела к поляне спиной – и бровью не повела, точно не слышала.

– Ах да, забыла. Хозяйка, когда Хлебную Деву отпускала, наказала ей строго-настрого к груди сосунка не прикладывать, молока своего не давать, не то…

– Иди сюда, кому говорю! Маниська!

Она обернулась всем корпусом, плеснув над столом чёрными космами, и включила бензопилу:

– Чего орёшь? Сам иди, ежли надо! Не видишь, я с человеком разговариваю…

И он подошёл. Схватил Маниську за волосы, сдёрнул со скамьи, как тряпичную куклу, волоком потащил за собой. Она беспомощно извивалась, колотя по земле крепкими смуглыми ногами и голося без умолку.

Кешка огляделся: лесные люди, те, что стояли поближе, втянулись обратно под деревья, а дальние наоборот выдвинулись, любопытствуя. Женщины с той стороны поляны крикнули что-то насмешливое – то ли Маниське, то ли её обидчику. Вмешиваться явно никто не собирался. И ему, Кешке, то есть Кену, не следовало. Но она только что сидела так близко, улыбалась ему, блестя чёрными глазами…

Он обошёл вокруг стола и понял, что теменем едва достаёт голенастому до подмышек. Взял поварёшку, благо ручка длинная, похлопал по высокому плечу.

– Эй, дядя.

Может, как с Борькой – пронесёт…

Голенастый был неповоротлив, его кулак взлетел в воздух тяжелогружёным бомбовозом и, пока неспешно, торжественно заходил на цель, Кешка успел нырнуть в сторону. Парень уставился на свою руку, удивляясь, как это он мог не попасть. Кешка посмотрел в мутно-голубые, как у новорожденного котёнка, глаза. Твёрдо произнёс:

– Я не знал, что она твоя девушка. Если бы знал, ни за что не стал бы с ней разговаривать.

Тяжёлые веки дрогнули и опустились, острый подбородок склонился на грудь.

А потом на Кешку рухнуло небо.

Оно было тяжёлым и гулким, как медный котёл.

***

Вечные силы, что значит, личное дело затерялось?

Человек в светлом плаще, с залысинами в каштановых волосах бесцельно брёл по улице. Прошло почти тринадцать лет. Всего тринадцать. Как же так можно? Документ строгой отчётности не напёрсток! Он выбрал этот мир, прогрессивный, сытый, многолюдный, в надежде, что ребёнку здесь будет хорошо. Но, главное, из-за ватной глухоты здешнего Эфира. Читать в нём объекты можно, только подойдя вплотную. Отличное место, чтобы спрятать что-то или кого-то.

Сам себя перехитрил.

В кармане лежал список приютов, в которые направляли детей из дома малютки. Он начал с того, что в городе. Теперь придётся мотаться по деревням, проверять остальные.

Человек в плаще устал и был голоден. Слишком много сил ушло, чтобы выжать сведения из властных, самоуверенных директрис, чтобы заставить их помогать…