Значит, я умерла

Мехмет Бадем жил в Пренцлауэр-Берг, районе, который я хорошо знал еще со студенчества. Наркотиками и клубами фетишистов полон весь Берлин, но те, кому хочется чего-нибудь покруче, отправляются в Пренцлауэр, где есть все что угодно. Дом Бадема был к востоку от Мауэрпарка, названного так в память о стене, которая стояла там когда-то, и от очаровательных кофеен и бутиков Шенхойзер-аллее.

Сам дом походил скорее на промышленную постройку, чем на жилье: четыре этажа, составленные друг на друга, точно коробки; внизу – африканский ресторан. У входа в подъезд были двенадцать квартирных звонков, на которые я жал по очереди, пока в одной из квартир не ответили.

– Anlieferung, – сказал я в домофон, надеясь, что правильно вспомнил, как по-немецки доставка – мой немецкий всегда оставлял желать лучшего. Меня впустили.

Квартира Бадема была на верхнем этаже, и он открыл, как только я постучал. Я сразу узнал его по фотографии, хотя, случись мне встретиться с ним на улице, прошел бы мимо. Десять лет назад он был крепким, мускулистым мужиком, а теперь превратился в живой скелет, обтянутый желтой, обвисшей кожей. С исхудавшего лица смотрели запавшие глаза. Волосы, раньше темные, были обильно разбавлены сединой и зализаны назад.

Я как будто смотрел в черное зеркало. Наверное, если б я не завязал в свое время с наркотиками, то сейчас выглядел бы не лучше.

– Мехмет Бадем? Entschuldige. – Я хотел извиниться за то, что явился к нему без всякого предупреждения, но дальше немецкого «извините» дело у меня не пошло. – Ich bin…

– Я тебя знаю, – сказал он по-английски, уставившись на меня почти немигающим взглядом.

– Меня зовут Тео, – сказал я. – Раньше вы работали на мою семью в отеле Трэкстонов.

Бадем вытаращил глаза еще больше, в горле у него что-то булькнуло.

– О, черт, – прошипел он.

– Мне сказали, что с вами произошел несчастный случай в отеле, несколько лет тому назад…

Он отшатнулся так, словно я его ударил. Я воспользовался случаем, шагнул внутрь и закрыл за собой дверь.

– Верно. – Бадем еще немного попятился.

– Что это было? – спросил я.

– Ты же Трэкстон. Сам должен знать, – ответил он, не сводя с меня глаз.

– Все, что я знаю, это что пять лет назад что-то произошло. Чем вы занимались в отеле?

– Работал охранником, – с опаской ответил он.

Ну ясное дело, кем же еще…

– Сигарету? – вдруг спросил он.

– Нет, спасибо.

Бадем отошел к дивану, взял с него пачку сигарет и закурил. Сам он выглядел развалиной, но в квартире у него было довольно чисто. Телевизор с большим экраном, консоль для видеоигр, новенький лэптоп; не богач, конечно, но пенсии, видимо, хватает. Вдруг с диванных подушек кто-то тявкнул. Черно-белая кудлатая собачонка вскочила и начала, захлебываясь, лаять на меня.

– Ш-ш-ш, Снупи, – одернул ее хозяин.

– Славная какая, – сказал я, хотя шавка уже оскалила на меня клыки. Собака была совсем некрупная и наверняка неопасная, но мне все равно пришлось призвать на помощь все свое мужество, чтобы не убежать.

– Нервничает, – объяснил Бадем. – Ты же чужой. Он чужих не любит.

– Мне нужно задать вам пару вопросов.

Лай не умолкал.

– Сейчас, только отнесу его в спальню, – сказал Бадем, сгребая песика в охапку. – Тогда и поговорим.

Я подошел к окну и стал глядеть вниз, на оживленную улицу. В мой первый год в Берлине, узнав о существовании Пренцлауэр-Берга, я проводил здесь почти каждую ночь. БДСМ-клубов в Берлине было как грязи, но только здесь я узнал игры с кровью и с тех пор то и дело платил хорошеньким девчонкам за то, чтобы они вскрывали мне вены. Так я убегал от самого себя. Когда кровопотеря становилась достаточно сильной, я терял сознание, голоса в моей голове умолкали, и я больше не слышал этого «я полон скрытых страхов». И сколько бы я не работал с доктором Хэвен над восстановлением памяти, те моменты не вспоминал никогда – они так и оставались черными провалами пустоты и безвременья. Как и было задумано с самого начала.

Теперь, глядя в окно, я гадал, что заставляло меня так отчаянно искать забвения в те дни. Доктор Хэвен пыталась мягко направить меня на разговор о моих родителях и о том, как повлиял на меня их развод и последующее бегство матери от нас с отцом и Джульеттой. Но мать я не винил; я верил, что она бежала, спасая свою жизнь. Не зря ведь Урсула говорила: «Жизнь с Трэкстоном – чистое мучение». У меня не было причин сомневаться в ее правоте.