– У нее это основной способ выражения любви, – объяснила мне Риган. – Она может разнести в пух и прах твою одежду, работу, вообще любой твой выбор – но если она готовит для тебя жареную утку, значит, любит тебя.
Два дня подряд миссис Чен готовила нон-стоп, гоня меня из кухни всякий раз, когда я показывалась там, чтобы предложить помощь.
– Вот так: устроишь раз в жизни маленький пожар на кухне, и никто тебе больше не доверяет, – ворчала я.
– Если б только пожар, так это еще полбеды, – отвечала она. – Но ты еще и спец по битью посуды.
Обед был назначен на шесть часов в пятницу – раньше Риган никак не могла уйти с работы. Тедди и Глория пришли первыми.
– Как у вас вкусно пахнет, – объявил племянник с самого порога, чем раз и навсегда завоевал место в сердце миссис Чен. Она впустила его в кухню и даже назначила на должность главного дегустатора при своем гастрономическом дворе.
– Он весь день только этого ждал, – сказала миссис Чен Глория.
В пять тридцать зазвенел дверной звонок. На пороге стоял мой отец с букетом оранжевых лилий и большим пакетом из «Сицилийской пекарни Джо» в Бэй-Сайде. Дело в том, что я сама пригласила его, неожиданно для самой себя. Его слова о том, что он жалеет о прошлом, продолжали вертеться у меня в голове. Это не значит, что я была готова простить его. Я не была уверена, что вообще смогу. Но мне было любопытно посмотреть, действительно ли он изменился, как говорил. Больше того, я принимала последние слова Каро близко к сердцу: сестра завещала нам обоим участвовать в воспитании ее сына, а значит, я не могла выбросить отца из своей жизни.
Судя по всему, ему было неловко, и мне это понравилось.
– Впечатление произвести хочешь? – сказала я ему.
– Каро подарила мне этот блейзер, – ответил он. – А что, мне не идет?
– Да я про пакетик. С пиджаком все в полном порядке. У Тео, наверное, тоже такой есть. Может, он в нем и придет сегодня.
Странно было оказаться в одной комнате с отцом. Много лет я представляла его себе этаким монстром. В реальности он оказался неловким и застенчиво-любопытным, как пингвин, которого выпустили из зоопарка погулять. Потом пришла Джуд, и он явно почувствовал себя больше в своей тарелке. Даже, набравшись смелости, отозвал меня в сторону и протянул мне бумажный пакет, из которого достал маленькую блестящую коробочку.
– Это твое, – сказал он мне.
Внутри лежал мамин медальон с изысканным кельтским орнаментом на крышке, к нему крепилась сверкающая цепочка. Я открыла медальон. Там была наша семейная фотография, снятая, когда мне было восемь.
У меня в горле встал ком размером с Эмпайр-стейт-билдинг.
– Здесь еще кое-что есть, – сказал отец. – Но я знаю, что ты всегда любила этот медальон, и давно хотел тебе его отдать. Просил, чтобы это сделала Каро, но она отказалась, сказала, чтобы я сам. Потом просил Джуд, чтобы она передала его тебе на похоронах… Извини, что получилось так долго.
Я кивнула:
– Спасибо, я это ценю.
Он потрепал меня по плечу.
– Ну, ну, не раскисай.
– Да нет, я просто в восторге от этого коричневого пакета. Шикарная штука.
– Ты всегда была языкастой, – сказал отец, и, надо признать, не без восхищения.
– Кто бы говорил, – ответила я.
– Я тут еще кое-что нашел, – продолжал он. – Вернее, копы нашли, пока занимались расследованием, а я поговорил кое с кем из той египетской конторы.
– «Склеп Озириса»? Никакая она не египетская; они из Бронкса.
– Какая разница. – Отец протянул мне конверт. – Вот, прочитай, когда будешь готова.
Я вышла из дому пройтись. Мне было любопытно и в то же время страшно. Но я все же пересилила себя и развернула распечатку. На первой странице я прочла вот что:
На этом письмо обрывалось. Я перевернула страницу, но там ничего не было. С минуту я не знала, что и думать, а потом вспомнила тот день, когда влетела в офис «Озириса» и стала требовать у них правды. Тогда мне помог один парень из их служащих; он сказал, что Каро написала мне несколько вариантов письма. Вот именно их я и держала теперь в руках: ее черновики. Дрожащими руками я раскрыла следующий.